Полдетства. Как сейчас помню… - [12]

Шрифт
Интервал

Страшный был случай, который, однако, никого ничему не научил. Через несколько дней мы продолжали разгонять тяжеленную люльку, стоя на спинке. Иногда в ней при этом сидели наши младшие братья и сестры или кто-то из соседских малышей.

Я сорвался, когда катал какую-то девчонку. Наверняка она была самой красивой в городке, и, проживи мы там долго, все могло бы закончиться юношеской любовью и даже свадьбой, но сегодня я даже лица ее не могу вспомнить. Она осталась в памяти безымянной тенью, которая существует только в связи с тем случаем.

И мне до сих пор страшно об этом вспоминать. Очередное замедленное кино и ужас моей жизни. Начиналось все прекрасно: качели «летят, летят, летят», она смеется, я горд, стою над ней высоко на спинке кресла, на нас смотрят и ждут своей очереди, но мы только начали качаться и ждать им еще долго.

И тут ноги соскальзывают, руки отрываются от труб, я неуправляемо начинаю падать. Кажется, что все вокруг замедляется, а мысли, наоборот, несутся вихрем. Люлька уходит вперед и немного вверх. Мои ноги уже ниже сиденья, но далеко от земли. Я падаю, качели доходят до дальней точки, замирают и начинают возвращаться. Несутся точно на меня. Сваренный металлический уголок, даже рашпилем не прошлись, просто прикрыли краской. Левый угол потерт (ногами или от того самого удара о голову Сережи?). Платформа приближается. Девочка даже не поняла, что меня уже нет «на борту», и продолжает радостно смеяться. Ноги коснулись земли. Люлька совсем близко, разогналась уже прилично. Не успеваю закрыться руками. Сантиметры. Сейчас…

Видели, как прыгуны с шестом извиваются около перекладины? Обтекают ее телом, как сигаретный дым – препятствие. Так вот, у меня в тот день ничего подобного не было. Вместо этого я, замороженный и негибкий, повалился под качели, и они пролетели в миллиметрах от моего лица, – только ветром обдало ледяным, близко и безумно страшно. Я ударился головой о землю. И остался так лежать, неподвижный. Потому что качели опять развернулись и полетели с другой стороны, уже надо мной, уже безопасно, но ума хватило не вставать. А потом я аккуратно отполз в сторону. И ушел с площадки. Пустой, чудом оставшийся невредимым, живым. Накатался. Но другие даже не заметили ничего страшного, мое место сразу кто-то занял и даже, возможно, продолжил качать ту самую девчонку, которая не стала моей Прекрасной Дамой. Но пусть стала ею для кого-то другого, буду верить в это.

А с качелей и после продолжали падать, просто люлькой на моей памяти больше никого не задело. А тому несчастному Сереже, может, даже вшили металлическую пластину в голову. Сильно тогда ему досталось.

Чистая репутация

Однажды я что-то убедительное наврал взрослым мальчикам. Взрослым – это на пару лет старше меня. Рассказал им, что видел нечто необычное и ценное где-то неподалеку и оно все еще там лежит. Репутацию зарабатывал. Но случилось так, что выдуманное оказалось им очень нужно, и они (высоченные такие, накачанные шестилетки – страшно!) подступили ко мне со всех сторон – веди. И я повел.

Повел я всех уверенно, хотя, куда вести, понятия не имел. Но признаться, что все придумал, значит стать посмешищем, да еще в глазах уважаемых старших товарищей. Не говоря уже о том, что можно и схлопотать кулаком за излишнюю фантазию. Иду я, насвистываю неумело, беззвучно, притворяюсь знающим верный путь, а за мной толпа взрослых парней, и всю дорогу не очень-то они мне верят, издеваются, подкалывают. Но я держу лицо.

Вышли из городка на немецкую территорию, растянулись в шеренгу, сзади шуточки поутихли – идем. Через поле в сторону озера, в горку поднимается дорога – сопим. Потом, наоборот, с горы, в овраг. И вот в каком-то месте оказалось нужным перепрыгнуть через черную влажную полоску земли. Разбежался я первым, как командир отряда, и, хотя не очень она была широкая, до другого берега, как и герой Гражданской войны Чапай, не дотянул. Плюхнулся! Брызги во все стороны (мама дома убьет за грязные ноги!). Но это было только начало. Дна подо мною не оказалось, и я в секунду погрузился по самую грудь в густую черную грязь. И застрял, завяз там. Неожиданно и страшно. Вокруг смеются, аж за животы держатся. Но мне-то совсем не смешно – я тону! Эй, меня засасывает! Я пытаюсь дотянуться рукой до твердой земли, но травинки, за которые я цепляюсь, рвутся, конечно же. Страшно! Дна все нет и нет, засасывает все глубже и глубже! А эти ржут еще сильнее – я руками шарю, хлопаю, от этого грязь летит во все стороны, уже и лицо все в черных кляксах. Мне в тот момент не до красоты было – выбраться бы! На счастье, одному из спутников моих то ли жаль меня стало, то ли сообразил наконец, что я на самом деле в болоте тону, но он помог мне вылезти. Тянул наверняка не один, потому что завяз я глубоко и сильно. Но – вытащили репку.

Хорошее в этом было то, что я не ударил в грязь лицом перед парнями (только в буквальном смысле грязью перемазался). Это внезапное «почти утопление» стало спасительным для моей репутации: никто больше не требовал от меня вести дальше и что-то показывать, мы отправились в обратный путь. Но о чести своей я в тот момент не думал. Я шел почти по шею измазанный грязью, осмеянный, да еще в одной сандалии: вторую засосало болотце в качестве отступного за недополучение человеческой жертвы (тьфу-тьфу-тьфу!). Все произошло стремительно и быстро – соврал, повел, провалился, возвращаюсь. Преступление и наказание. Надо было мне этот урок запомнить покрепче, не раз бы помогло в жизни. Но тогда я не понял, к чему все это. И думал только о том, что драгоценный «сандалет» безвозвратно потерян, одежда испачкана и все это сейчас придется показать и объяснить маме. А как это объяснишь, когда и самому непонятно – зачем и как это все произошло.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.