Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев - [35]

Ему сообщили сущность его поручения; он молча выслушал, завернул в широкий пояс письма и, пожав руки ближайшим из офицеров, с поклоном вышел из палатки. Скоро мы увидели его далеко, уже за цепью часовых – длинноногий аргамак ходко рысил по узкой дороге, верхушка лисьей шапки ярко краснела издали, и за согнутой богатырской спиной торчали стволы вынутой из чехла винтовки.

Между тем стало заметно темнеть; звезды все гуще и гуще усеивали синее небо; над кухонными огнями стояло красноватое зарево; казаки и артиллеристы навешивали на коней торбы с ячменем, солдаты уже поужинали, и ночная цепь часовых расставлена была вокруг лагеря. Люди, утомленные большим переходом, крепко спали, свернувшись под своими шинелями. В офицерских палатках кое-где еще виднелись огни, в ставке же начальника отряда было ярко освещено: там никто не спал, ждали возвращения Нурмеда и решения вопроса, быть или не быть назавтра кровавому штурму строптивого Ургута.

Прошло часа три. Наконец, в цепи послышался тревожный оклик. Топот нескольких лошадей приближался к лагерю, и из темноты начали одна за другой выделяться конные фигуры. Они остановились уже внутри лагеря и стали слезать с лошадей, их встретили и ввели в палатку начальника отряда. Через пять минут все прибывшие сидели полукругом на разостланном ковре; напротив них поместился на складной кровати полковник А-в, правее и левее его несколько офицеров, а сзади, в полуосвещенных пространствах, виднелось одно за другим множество любопытных лиц, пришедших послушать, чем кончится это интересное заседание. Нурмед вернулся вместе с прибывшими и что-то рассказывал одному из наших офицеров. Мы узнали, что это прибыл сам Гусейн-Бек для личных объяснений с начальником отряда. Объяснения эти, после обычных разменов любезностей, начались.

Теперь мы обратимся несколько назад, к минуте отъезда Нурмеда из нашего лагеря[8].

Версты четыре проехал джигит, не встретив ни одной живой души; уже ясно были видны первые стенки ургутских садов, можно было свободно различать группы плодовых деревьев; тогда он заметил за стенками какое-то движение: казалось, что толпы пешего народа двигались взад и вперед, что-то работали, спеша и суетясь; кое-где сновали конные, красные халаты которых заметны были издали; глухой говор слышался по садам, можно было уже различить отдельные крики и звуки дребезжавшего рожка. Нурмед постоял минуту на месте, осмотрелся и потом потихоньку начал спускаться к быстрому, бегущему по кремнистому руслу, ручью. Через ручей он переехал вброд – воды было едва по колено; выбравшись на другой берег, он пустил коня в карьер и понесся по каменистой дороге, пристально глядя по сторонам. Едва он проскакал шагов триста, как услыхал громкие крики: несколько конных выскакали из ближайших садов и приближались к нему, стараясь охватить его со всех сторон. Мимо самых ушей его просвистел пущенный из пращи камень. Нурмед еще шибче погнал своего аргамака; поджарый сын степей стлался по дороге. Джигит хорошо знал местные нравы: попавшись жителям в руки прежде, чем его заметят официальные власти, он мог рассчитывать натерпеться многих крупных неприятностей; целью его бешеной скачки было как можно скорее прискакать в город и попасться на глаза если не Гусейн-Бека, то кого-нибудь из его подчиненных. Вот еще раз ему пришлось перебираться через речку. С плеском расступилась прозрачная горная вода; дико фыркая, конь в два прыжка вскарабкался на противоположную сторону; толстое бревно лежало поперек дороги, густые зеленые ветви топорщились во все стороны. Аргамак на минуту остановился, и мигом несколько рук ухватилось за поводья; разгоряченный бегом, конь взвился и перелетел через препятствие. Нурмед вырвался и оставил в руках державших полу своего пестрого бешмета. Вдруг целая баррикада, сложенная из свежесрубленных бревен во всю ширину, загородила ему дорогу; расскакавшийся конь разом стал как вкопанный, раздув широко ноздри и навострив маленькие уши. В несколько секунд Нурмед был окружен густой толпой народа, которая с криком и ругательствами тащила его с лошади. Но уже несколько красных халатов, беспощадно прокладывая себе дорогу плетьми, пробивались к остановленному парламентеру; повелительные крики «Оставить! Прочь! Не трогать!» успокоили толпу. Нурмеда окружили и, отобрав у него лошадь и оружие, пешком повели к Гусейн-Беку по кривым улицам города. Густая толпа сопровождала его вплоть до ворот цитадели, где помещался бек. Дорогой Нурмед успел заметить, что жители не питали дружественных чувств к русским и деятельно готовились к энергичной обороне. На каждом перекрестке устраивались сильные завалы: стук топоров звонко раздавался в вечернем воздухе. Женщины и дети спешно укладывались; тяжело навьюченные ишаки, лошади и даже коровы поминутно попадались ему навстречу; все спешило в горы, предоставляя мужчинам защищаться в пустом городе. Лавки базаров плотно запирались досками и железными болтами. Почти все жители ходили вооруженные, хотя огнестрельного оружия было очень мало заметно; но зато всевозможные батики, топоры, даже китмени, назначенные собственно для мирных работ – все было употреблено в дело, и озлобленные жители, взобравшись на плоские крыши сакель, свирепо глядели вдаль, на белевшие далеко на горизонте русские палатки. Все мечети были отперты, оттуда неслось заунывное причитание мулл, и в узорные двери, один за одним, входили суровые мусульмане, оставляя у входов свои остроконечные туфли.