1.
Деревья остолбенели,
заплакали верхушки детям подобно,
вихрь несёт кровавую карусель,
ржут металлические, пустотелые кони.
Я свалился в рвоте,
меня отравили досужие вымыслы,
я хочу жить свободно и гордо,
мне затыкают глотку змеей победы,
мне тычут в грудь коромыслом войны.
Я хочу пчелой возиться на поле нектарном,
я хочу верить в себя всегда
и всегда в тех, кто рядом.
А рядом – Земля.
Буду быком с рогами до солнца.
Буду бычать и реветь о любви, как о шлюхе —
ей оказать внимание и дать новые платья,
и она начинает тянуть нить заговора
и продавать себя богатейшим странам и народам.
Я буду кричать о войне, как ребёнок с кожей,
обугленный фосфорной бомбой,
я буду молчать о войне, как мужчина,
на глазах которого любимая отдается другому.
Я выйду на улицы,
я уничтожу день и ночь,
я выйду голый на голые улицы —
от тоски по завтра безликие.
Какая мама?! Какая жена?! Я буду один!
Я буду нерожденный. Ничей. Никто!!!
Я хочу исчезнуть, не появляясь.
Я хочу умереть неживым!
Я зеваю подобно волку в клетке.
Ты – век! сытый, шумный, как корова,
которая не умеет разродиться,
и подхожу я и взрезаю живот коровы.
Кто выходит из коровы?
Света мне!
не вижу теленка.
Прочь! Это – смерть!
Но вдруг я шепчу в забытьи чёрные мысли:
«Жестокость – это инфекция, и она летит по ветру!»
Я не гожусь в душефага.
Я – не дурак.
Я – умный, я – хороший.
А как иначе?! Я – не убийца, я – не злодей, я – не льстец.
Равняйся на меня человечество.
Я – лучший, и я знаю, что нужно делать сегодня и завтра.
Мой волчий нос за версту чует запах радости.
Следуй за мной моё человечество.
Я – поэт. Я – гражданин мира. Ура мне!
(Человечество рукоплещет.)
Тихо все, замрите и слушайте.
Первым делом уйдем в подсознание
и вытащим на поверхность комплексы,
а затолкнем в освободившееся пространство: достоинство,
свободомыслие,
веру в себя,
любовь.
Теперь у нас новый фундамент.
Принимаемся – с высунутыми от усердия языками – за социальное
положение.
Назовем его «Я».
«Я» – это общество, власть, индивид.
Сначала мы понаделаем аппаратов и роботов для кибервека.
И киберэпоха освободит человека от физической обязательности
работы.
Всё! Нет нужды зарабатывать на хлеб жене и детям.
Изобилие!
Преодолевая стыд в горле,
отбрасывая деликатность, говорю:
милое моё человечество, вы – стадо!
Ваши повадки устарели, и завяли ваши привычки.
Долой дом и семью, долой обеспеченность и слабость!
Я знаю, что делать, чтобы не было войны:
надо быть человеком и не лгать себе и всем.
Давай, человечество!
Вперед к биологическому человечеству!
2.
Я пишу ночью слова
из себя откуда-то.
В сердце пустыня из песка,
руки – два горизонта,
ноги – всполохи огня,
волосы – кратеры не умерших вулканов,
рот – граница света и тьмы,
голова – как горшок с землей.
Я пишу о войне, которую вылепила моя любимая женщина,
она мне не жена,
но больше,
она мне – дань еврейства,
которое защищаю из любви к их женщине,
но которое осуждаю за их старость и холодность души,
хотя, может быть их отщепенческая грусть и намеренное
одиночество —
есть отсутствие воображения.
Я на кухне сижу за синим столом, под синими стенами.
Я никого не славлю, ибо я объективен,
как сама объективность,
если она еще жива на планете.
Я никому не подражаю,
я сам – неподражаем.
Мне четверть века,
я – зоркий, как сокол,
рвущий в клетке мышь.
Я сам себе строю клетку.
Я – поэт.
И поэтически заключаю себя за сеткой слов.
Дети и взрослые идут, не плачут,
а смеются моей жестокости,
которая разорвала мышь —
они ужасаются моей жестокости,
которая бросает меня грудью на клетку,
они смеются моей неловкости,
когда я от обиды и горя падаю на землю.
Я – сокол и Сизиф, я – Прометей и Гермес, я – чудище,
я – христианин человечества.
Я вижу участок земли:
по грудь в снегу идёт Борис Пастернак,
идёт за человеком след в след —
они беседуют о вечности человечества,
потом Пастернак садится на человека.
на круп спины,
превращенной в круп кентавра,
и пишет на бумаге слова,
сам страдая от неизбежности метаморфоз жизни,
которая как рак.
Давай, Борис Пастернак,
живи, не умирай, я поддержу тебя своим бессмертием.
Говорят, была муза – как баба.
Я нахожу эту бабу всюду,
даже в разговоре двух рабочих:
«Эти коммунисты, сейчас как попы!»
Кто сказал? Что! Убить говоруна!
Но он рабочий, как тогда?
Но как он смел о коммунистах,
к которым глаз мертвых взывал:
«Коммунисты, вперёд!»
Зачем же рабочий разочарован в коммунисте?!
Хватит врать фактами и словами.
Обернитесь вправо:
в Москве на улице Горького фашистский слёт,
жгут портрет Ленина,
и трое в автобусе «Орёл-Тула» насилуют на глазах
разочарованных пассажиров женщину.
