Поколение постпамяти: Письмо и визуальная культура после Холокоста - [72]

Миниатюра, пишет далее Стюарт, представляет собой сон наяву, через который «мир вещей может открыться, показав тайную жизнь… жизнь внутри жизни»¹⁷. Но этот миниатюрный памятный альбом, отпечаток, переживший смерть тех, кто столько об этом рассказал, очень неохотно раскрывает свои секреты. Чтобы расшифровать один только секрет обложки, приходится использовать яркий свет, увеличительные стекла и проявить немалое упорство – и когда нам это удается, книга действительно открывает свою тайну. Оказывается, что слово Causa, составляющая часть названия книжки, это вовсе не румынское слово; до того как некоторые буквы поблекли или стерлись, название выглядело так: «Dr. Honoris Causa, Vapniarca, 1943» (ил. 7.11).

7.11. Dr. Honoris Causa, Vapniarca, 1943. С разрешения фотографа, Лео Шпитцера

И как только обложка книги оказывается читаемой, она сама становится сверхвидимой, являя глубины иронии и несовместимости, определяющие саму ее структуру. Сквозящая тут ирония особенно очевидна тем, кто имеет опыт академической жизни. Ведь этим подарком пациенты награждают Артура Кесслера званием почетного доктора своего концентрационного лагеря! Когда загадка обложки разгадана, значение книги как простого подарка заменяется ее функциональным смыслом знака отличия – это своего рода ироническая похвальная грамота, украшенная завитыми лентами из обычных шнурков. Но этот знак отличия заключен не в почетном официальном дипломе. Вместо этого он заключен в графическую форму, в маленькие частные рассказы пациентов доктора Кесслера о встречах с ним. Миниатюрная форма, противопоставленная высокопарному заглавию, подчеркивает несопоставимость, с одной стороны, занятий искусством, примеров доброты, милосердия и дружбы и, с другой, жизни в концлагере среди лишений и страданий. Это противопоставление, когда мы оказываемся в состоянии разглядеть его, становится невероятно пронзительным. Punctum заключается здесь не в деталях, но именно в этой несоизмеримости, указывающей в свою очередь на другие несоизмеримости – утверждения человечности перед лицом лишений и дегуманизации, усмирения голода мечтами о еде, обнаружения гендерных свойств в контексте потери человеческих.

Но держа на ладони эту книжку – свидетельство из концлагеря Вапнярка – и настойчиво вглядываясь в изображения на ее страницах, мы можем сделать еще больше. Мы можем вспомнить тех, кто создал эти произведения, и подчеркнуть и передать дальше их мужество, настойчивость и целеустремленность в совместном труде. И все же только отдав себе отчет в дистанции, которая отделяет нас от них, в слоях смыслов и множественности рамок истолкования, которые выстроили между нами прошедшие с тех пор годы, повлиявшие на нашу интерпретацию, только тогда мы сможем надеяться получить от них те свидетельства, которые они хотели бы нам передать.

Часть III Коннективные истории

Глава 8 Объекты возвращения

Эдек вновь принялся копать. Он копал и копал. Половина фундамента дома уже была на виду. Эдек опустился на колени и копал дыру в самом основании фундамента. Неожиданно он застыл.

– Кажется, я нашел что-то.

Все столпились вокруг… Эдек засунул руку под фундамент и стал шарить там пальцами. Он лежал, прижавшись к земле всем телом.

– Есть, достал, – сказал Эдек едва слышно. Он вытащил из раскопа маленький предмет и стал отчищать его поверхность от грязи. Старик и женщина попытались придвинуться поближе.

– Что он достал? Что достал? – проговорила старуха…

Эдек поднялся. Ему наконец удалось очистить свою находку, и Рут смогла ее разглядеть. Это была маленькая, проржавевшая плоская жестянка.

– Я нашел ее, – сказал Эдек и улыбнулся.

– Лили Бретт. Слишком много мужчин

В финале романа Лили Бретт «Слишком много мужчин» Эдек и его рожденная в Австралии дочь Рут снова возвращаются на Камедульскую улицу в городе Лодзь, где Эдек провел детство и юность в 1920-х и 1930-х годах. Они уже бывали там неоднократно и каждый раз обнаруживали какие-то новые предметы, служившие ключами к прошлому Эдека и его семьи. Рут отправилась туда сама, чтобы купить чайный сервиз и другие бабушкины личные вещи, которые пожилая пара, проживающая в бывшей квартире Эдека, выставляет перед покупательницей в медленном и эмоционально мучительном процессе вытягивания из нее денег. Но после путешествия из Лодзи в Краков, а потом в Аушвиц, где Эдек и его жена Рушка выжили в годы войны, Эдек настаивает на возвращении в Лодзь, на Камедульскую улицу, чтобы отыскать еще один предмет, чрезвычайно для него ценный. «Они что, нашли золото?» – продолжают спрашивать соседи: нынешние жильцы его квартиры уже обыскали каждую пядь земли и ничего не нашли. Но Эдеку на его счастье повезло: он все-таки находит свой драгоценный предмет, пролежавший долгие годы в земле, – это «маленькая, проржавевшая плоская жестянка»¹.

8.1. Браха Лихтенберг-Эттингер, изображение № 5 с выставки «Материнский язык – пограничные условия и патологический нарциссизм» («Mamalangue – Borderline Conditions and Pathological Narcissism»). С разрешения Брахи Лихтенберг-Эттингер

И только позднее, уже в гостинице, Эдек открывает выкопанную жестянку. Рут «почувствовала страх на губах, в горле, в легких и в животе. <…> В жестянке лежал только один предмет. Эдек достал его оттуда. Это была фотография. Маленькая фотография… Это была фотография ее матери… На руках у Рушки был младенец. И этим младенцем была Рут… „Он похож на тебя, – сказал Эдек. – Но это не ты”. Рут стало не по себе» (518). Эдек рассказывает Рут историю ее предков, которую она никогда раньше не знала. После освобождения Эдек и Рушка смогли отыскать друг друга, и в немецком лагере для перемещенных лиц в Фельдафинге у них родился мальчик. Он родился с пороком сердца, требовавшим специального лечения, которого двое лишенных гражданства бывших узников Аушвица не могли ему обеспечить. По совету врача они приняли мучительное решение отдать ребенка на усыновление богатой немецкой паре. Прежде чем расстаться с сыном, Эдек сделал его фотографию. Но Рушка «очень рассердилась. Она сказала, что, если мы собираемся отдать его и он перестанет быть частью нашей жизни, зачем же мы будем притворяться, делая эту фотографию, что он часть нас… Мама велела мне выбросить фотографию. Но я не хотел этого делать» (524). Эдек отдал фотографию двоюродному брату Гершелю, который возвращался на Камедульскую улицу, считая ее «все же в большей степени своим домом, чем эти бараки» (525). Гершель взял фотографию с собой, но, поняв, что этот дом уже никогда не будет снова принадлежать ему, закопал ее во дворе под флигелем, прежде чем вернуться в лагерь для перемещенных лиц.