Поколение постпамяти: Письмо и визуальная культура после Холокоста - [71]

Сюзан Стюарт пишет, что миниатюрное представляет собой «метафору внутреннего пространства и времени буржуазного субъекта», тогда как гигантское – метафору «абстрактного авторитета государства и коллектива, публичности, жизни»¹⁵. Хотя книжка из Вапнярки – произведение коллективное, в ней можно видеть выражение частного пространства субъекта, которое в наибольшей степени оказывается под ударом в условиях заключения в концлагере – частного пространства, не поглощенного, но взлелеянного сообществом, в котором оно смогло сохранить себя. Но эта книжка есть также свидетельство и напоминание о стойкости и упорстве вопреки всему. Каждый миниатюрный рисунок со схематично нарисованными человечками являет нам индивидуализированный опыт беспрецедентного страдания и выживания, пусть даже мы не вполне осознаем неадекватность той или иной формы этого выражения. Каковы бы ни были практические причины, заставившие создателей книги выбрать для нее именно такую форму, к ним необходимо добавить понимание того, что, вручая Артуру Кесслеру этот миниатюрный предмет, его пациенты дарили ему самое ценное, что у них было, – маленькую частичку своей частной жизни, своего внутреннего пространства, которое они смогли сохранить. Изготовленный вручную, придуманный и исполненный коллективно и при этом состоящий из плодов индивидуального воображения, этот миниатюрный предмет, переданный в дар ему – а через него его сыну и нам, – заключает в себе не только их подписи, но и их телесные отпечатки. Посредством такого сложносоставного акта передачи миниатюра оказывается крошечным средоточием частной жизни, в данном случае разделенной с другими и бросающей вызов удушающей и мертвящей власти государства.

Наряду с другими сохранившимися рисунками и гравюрами из Вапнярки, книжка Кесслера помогает нам представить себе культурную деятельность заключенных лагеря во всей ее сложности как способ духовного сопротивления дегуманизации заключенных со стороны их тюремщиков и отчаянию из-за распространения неизлечимой болезни. В этом смысле книжка Кесслера снова оказывается близка поваренной книге из Терезина. В Терезине, где занятия искусством были разрешены и даже поощрялись администрацией из пропагандистских соображений, сборник рецептов, тайно составленный женщинами-заключенными, был примером отказа играть по правилам, установленным нацистской администрацией, и сопротивления им.

Кроме того, миниатюрный размер книжки из Вапнярки связан с другим примером миниатюризации, о котором несколько заключенных лагеря рассказывают в своих мемуарах: с общими письмами, которые узники тайно переправляли на волю. Вот как об этом рассказывает Матей Галл:

На что похожи наши письма? Обычный лист бумаги складывали так, чтобы получились двадцать четыре квадратика по сантиметру каждый. Каждый квадратик нумеровали с обеих сторон, а каждый из нас получал секретный номер, связанный с номером одного из квадратов и номером соответствующей семьи. Мой номер был 14. Когда курьеру удавалось благополучно доставить сложенный и хорошо спрятанный лист бумаги, письмо разрезали на квадраты и каждый получал свое сообщение¹⁶.

Получив в дар свою книжку, Артур Кесслер, несомненно, вспомнил о миниатюрных письмах, которые он писал так же, как остальные заключенные. Нам размер книжки тоже помогает зрительно вообразить эти коллективные письма и прекрасно продуманный процесс их составления. Возможность представить себе активную культурную жизнь лагеря или же технологию пересылки писем превращает книжку Кесслера и ее рисунки в точки памяти, которые соединяют пласты времени и опыта, отделяющие нас от прошлого.

Но как мы уже видели, миниатюрность может свидетельствовать и о куда более важных вещах. Размер книжки отражает минималистичность магистрального сюжета, связывающего все семь серий рисунков. Как это ни парадоксально, быть может, лишь через минимализм и миниатюризацию заключенные могли выразить огромность своего опыта. Как в случае рецептов из Терезина, буквально только из ряда вон выходящие примеры позволяют представить себе масштаб уничтожения, его тотальность, разрушение как индивидуального, так и коллективного начал, которые представлял собой Холокост. Глядя на рецепты из Терезина и миниатюрные рисунки из Вапнярки, мы можем представить себе, как Энни Штерн читала книгу, переданную ей матерью, как она отыскивала скрытые знаки, сообщения и объяснения, – значения, выходящие далеко за рамки обычных рецептов. Мы можем попытаться представить себе, что чувствовали люди, получая крошечные письма от родных из Вапнярки, как это делала Джудит Кесслер, жена Артура. Какими немногословными должны были быть эти послания и насколько богатыми и многозначными они становились при прочтении! Рецепты из Терезина и книжка из Вапнярки требуют от нас одинаково тщательного и многостороннего чтения. Места так мало, что каждая строчка, каждое слово могут оказаться ключом. В таком контексте самые незначительные, почти незаметные пометки и различия становятся сверхвидимыми и диспропорционально значимыми.

Похожее колебание между невидимостью и сверхвидимостью отличает тему гендера в связи с геноцидом: кажущаяся незначительность делает ее особенно значимой и важной. Как отношение фигуры и фона на картине или колебание между схематичными фигурками и объемными изображениями персонажей, оно оказывается значимым, осязаемым, только чтобы снова отойти на второй план, уступив место другим темам и проблемам. Рецепты из Терезина и рисунки из Вапнярки становятся, таким образом, чем-то большим, чем микромиры и символические отражения лагерей, где они появились на свет, – это отражения самого процесса прочитывания гендера в контексте катастрофы. Как точки памяти они действительно дают возможность перешагнуть сквозь время и пространство – через несопоставимость гендера с Холокостом, его колебание между передним планом и фоном, его считываемости и несчитываемость.