Поклажа для Инера - [50]

Чтоб увидеть Гырата, я хожу в поле, где идет сев и где вместе с остальными колхозниками трудится мой отец. Пообедав после школы, сворачиваю мешок, засовываю его под мышку и говорю бабушке, что пошел за травой.

– Давай, сынок, – кивает она. – Помнишь пословицу: Умный дрова “собирает, а бездельник – слова»? Сухая трава – огонь для тамдыра в самый раз. А смешать ее с кизяком, так и дров не надо, почище саксаула гореть будет.

Если честно, трава для меня лишь предлог, я просто соскучился по Гырату, пока сидел в школе.

Гырат узнает меня, где бы мы ни встретились. Пока я не подойду и не поглажу его по гриве, он держит уши торчком и храпит, давая понять, что зовет меня. В моем кармане обязательно найдется несколько кусочков сахара для него. Гырат это знает. Случается, я приношу завернутый в мешок хлеб, еще теплый, только что из тамдыра, и мы с моим другом делим его по-братски, пополам. Эта привычка у меня, наверное, от бабушки. Когда в гостях ее угощают чем-нибудь особенно вкусным, она к своей порции иной раз и не притронется, отнесет ее мне домой. Или попросит добавки для внука. Если это сладость, ей дают две штуки, а если лакомство кисленькое, то три, чтоб число было нечетным. Своих гостей она тоже никогда не отпустит с пустыми руками, для их детей или внуков непременно передаст какой-нибудь платочек, рубашечку, а то и дынькой наградит или фруктами. Такой у бабушки порядок.

Ах, до чего аппетитно хрустит обжаренная с масле слоеная лепешка, посыпанная сверху сахаром! Вот только Гырату почему-то она не по вкусу. Как ни принесу катламу, каждый раз съедаю ее сам. Ну да не беда, говорят, “то сладко, от чего обиженный отказался».

А на поле между тем кипит работа. Поначалу я стою в сторонке, наблюдаю, как вороны садятся на отцовский трактор, потом слетают на землю, подпрыгивая, передрыгивая, переваливаясь на лапках, движутся вслед за плугом, стараясь не отставать от него. Меня окликают – здесь не любят, когда стоишь без дела. Надо взять по кумгану в руки и пойти за водой к дальнему арыку. А то дадут тебе телегу и будь добр, ссыпай на закраину поля сухую траву, собранную колхозниками. Зато, поспев к полуденному чаю, услышишь интересные истории о лошадях.

Недавно, например, рассказывали о Джинсате, породистом сакуне. Его поймал председатель нашего сельсовета Баллы-большевик, спустя два дня после стычки с басмачами у Карабиля. Было это давно, вскоре после революции. Никак не подпускал к себе Джинсат нашего председателя. Он все без устали носился по полю боя, волоча за собой уже не нужные поводья; время от времени останавливался и, призывая хозяина, быть может, убитого в схватке, – жалобно и пронзительно ржал – земля вокруг дрожала! Конь считал недостойным служить другому человеку. Его поймали арканом.

Басмачи потом не раз устраивали засады, подкарауливали Баллы. Но Джинсат загодя чувствовал опасность и ни разу не подвел своего нового хозяина под пули врагов. Те ненавидели не только самого Баллы, но и его коня, называли его тоже “Большевиком»…

В этом месте рассказ прерывается, к нам подходит Шеммет ага. Имя его часто слышно у нас в доме: бабушка ставит бывшего бригадира отцу в пример: вот, мол, как надо руководить людьми. Шеммет ага в белой папахе, галифе и сапогах с высокими голенищами. Его движения резки и порывисты, он всегда торопится, лицо потное, волосы встрепаны, – будто только с молотьбы вернулся. В пору своего бригадирства он днями не слезал с коня, мотался как угорелый по полям бригады. Если ему не нравилось что-то, он не отставал, заставлял всю работу переделывать заново. Про него говорили: “Ох, и настырный! Слава богу, колодцы под его началом не роем. А то бы уж, наверняка, сквозную дырку в земле пробурили».

Стоило Шеммету ага заметить, как кто-нибудь из молоденьких женщин или девушек сидит без дела, он, ни слова не говоря, подзывал ребят, работающих по соседству, и весь пыл своего красноречия обрушивал на них:

– Что сидите, штаны протираете? Устали,

бедненькие, переутомились? А может, хотите, чтоб я вам трудодни урезал? Небось, дома говорите – работать пошли, а сами здесь с утра до вечера на грядках посиживаете, анекдотами балуетесь?

С ним не препирались, понимали, что этот спектакль – в назидание нерадивым женщинам. По пословице – “Кошку бьют – невестке урок дают». Бригадный доводился дальней родней многим жителям аула – со стороны их мужей, – и по старому туркменскому обычаю, общались с ними не иначе как с помощью посредников.

Лишь чайханщице Огульболды эдже, сверстнице Шеммета ага, позволялось переругиваться с ним на равных.

Бывало, он нарочно, чтоб подразнить чайханщицу, придирался к ней:

– Почему чай вовремя не вскипятила?

Хотя на самом деле свои обязанности Огульболды выполняла исправно. Или принимался ворчать на кого-нибудь громко, что та услыхала:

– Ты что шумишь вечно, как Огульболды?

Однако и женщина в долгу не оставалась:

– Слушай, бригадир, надоело мне ишачить на вас, ищите себе другую чайханщицу. Знаешь, сколько воды я перетаскала из дальнего арыка? У меня плечи не каменные. Итак война отняла всё, а тут еще ты… Язык поточить захотелось? Так приведи сюда жену, и пусть она вам чай кипятит. Здоровая же, по аулу, как жеребец, мотается. А я поеду в другую бригаду, на вашей свет клином не сошелся!