Пока ты молод - [54]
«Это, наверно, самое высокое счастье — предчувствовать… — он поискал окончание фразы, — предчувствовать близость идущих к тебе ненаписанных стихов».
А дождь все лил и лил, крупный, сплошной, хлопающий по железной крыше, по лужам, по пустой консервной банке, валяющейся в двух метрах от окна. В поселке давно выключили свет, и теперь в небольших темных межмолниевых промежутках можно было увидеть тускло бледнеющие огоньки свечей в некоторых затерянных меж деревьями дачах. Это придавало всему окружающему вид таинственной запустелости и одичалости. Сергей окончательно забылся, растворился в своих переживаниях, и когда распахнулась дверь и кто-то ввалился в комнату, громко шурша мокрым плащом, он скорей ощутил, чем услышал приход второго человека: приятно прохладное прикосновение сквозняка к его голым до локтей рукам вдруг показалось ему прикосновением чьих-то очень добрых, гладящих ладоней, ему опять вспомнилась Наташа, и он резко обернулся.
— Есть здеся какие-нибудь твари божий? — это шутовское кривлянье Бориса Мишенина, как издевательская пощечина, сразу же отрезвило Сергея. Поборов в себе длившуюся какое-то мгновение оторопь, он недовольно, почти с возмущением процедил:
— Носят же черти людей по такой погоде.
Но Борис не перевоплощался, хотя и уловил в голосе друга неподдельную озлобленность.
— И это ты так гостей встречаешь, рифмованный распутник. Я к нему с доброй душой и — чует мое сердце — кажется, с добрым письмом, которое пронес через такую распромокрую канонаду. Нет бы отбить земные поклоны да ручку позолотить, дабы плясать не пришлось.
— От кого письмо? — несколько смягчившись, спросил Сергей, поймав в темноте протянутую руку Бориса.
— За кого ты меня принимаешь? С чего бы это я присматривался. Что я, жена твоя или теща? — При вспышке молнии блеснула его улыбка. — А впрочем, не помню. Но только не от женщины. Я тебе, кажется, помешал. Ты рифмовал здесь или просто сумерничал?
— Ни то и ни другое. Грозу слушал. Чудо-то какое, скажи!
— Понимаю. Хочешь написать об этом. Но заверяю тебя, у меня лучше выйдет, так как я слушал ее не ушами, а всем телом, притом от самой платформы. — Борис расстегнул плащ и достал из кармана пиджака письмо. — Без света я не смогу оценить твои хореографические способности. Потому прошу вытянуться. Ну!
Сергей неуклюже щелкнул резиновыми каблуками и, получив письмо, обнял свободной рукой мокрые плечи друга.
— Спасибо, Боря.
— То-то же. — Борис высвободился, подошел к окну. — Давай, старина, дослушаем это чудо. Молча или с хорошей тихой песней… Ты жег когда-нибудь ночью костры вдвоем с девушкой?
— А что?
— Просто так спрашиваю.
— Ну, жег.
— Песни пели?
— Пели.
— Тихо?
— Еле слышно.
— Правда, ведь здорово?
— Ну еще бы.
— Вот давай и мы споем, как у ночного костра. Так, чтобы не забывалось потом. — Он отвернулся от Сергея. — Где-то мы будем с тобой, старина, в такое же время будущего года? — и, помолчав, задумчиво добавил: — Летать… Падать… Поправляться и снова летать…
Сергей ответил не сразу. Его удивила и обрадовала такая поразительная схожесть их настроений в этот грозовой вечер. «И снится ей, что будущей весною опять случайно встретились они», — теперь понятно, почему вспомнилась мне забытая песня…» — Он подошел к другу и тронул его плечо.
— Борька, скажи, у тебя опять что-нибудь произошло с Верой, а?
— Не в этом дело. — Борис движением плеча оттолкнул его руку.
— В чем же тогда?
— В том, что все мы такие вот, как ты да я, дурные, — последнее слово он произнес как «дурныя». — Понимаешь, есть люди, которым больно смотреть в глаза: веки у тебя слипаются, будто смотришь на снег, ослепительно сияющий в морозный солнечный день. Ну, а если слипаются веки, значит ты ничего перед собой не видишь… Вот и все.
— Ясно. Не нужно дальше. Я сам однажды в такой день, бегая на лыжах, чуть голову не сломал, свалившись в глубокий ров. Но мне помнится, ты как-то говорил, что уже относишься к этому философски.
— Казаться улыбчивым и простым — самое высшее в мире искусство! — почти прокричал Борис сквозь протяжный и раскатистый грохот грома. — Однако мне кажется, что небо должно вот-вот успокоиться.
— С чего ты взял?
— Прадед цыганом был.
Дождь и в самом деле скоро перестал. Только молнии, то удаляясь, то приближаясь, еще долго полосовали небо. Порой они вспыхивали так ярко, что можно было рассмотреть всю мебель в рабочем кабинете живущего по соседству известного писателя. Раньше этому мешала густая пелена ливня. Звонко капало с крыши. Оборванный провод тихо поскребывал по водосточной трубе. Друзья попробовали было петь, но самой нужной для этого песни у них не нашлось, и они распрощались…
Утром Сергей разорвал конверт. Письмо было от дяди Гриши.
«Здравствуй, Сережа!
Получил твою книжку и письмо. Спасибо тебе, дружище, неимоверное за все. Можешь задрать нос: я, понятное дело, не большой знаток в стихах, не все до меня доходит и в твоей книжке. Я с ней не разлучаюсь ни днем ни ночью (благо она спокойно вмещается в кармане), читаю каждому встречному и — по секрету — похвастываю, конечно, тем, что сам автор надпись дарственную сделал мне. Да и не чей-нибудь автор, а, ни дна ни покрышки, нашенский. Честно признаться, мне даже завидно стало, и я было снова попробовал старинное свое дело: из-под сиденья своей бедарки нет-нет да и вытащу альбомчик, заберусь в степную балочку — и за карандаш. Как будто бы и неплохо, но рука уже не та, и получается что-то вроде кипелой воды вместе кипяченой. Правда, я никогда себя не утешал большими надеждами на живопись.
Зафесов Геннадий Рамазанович родился в 1936 году в ауле Кошехабль Кошехабльского района Адыгейской автономной области. Окончил юридический факультет МГУ. Работал по специальности. Был на комсомольской работе. Учился в аспирантуре Института мировой экономики и международных отношений АН СССР. Кандидат экономических наук В 1965 году пришел в «Правду». С 1968 по 1976 год был собственным корреспондентом в Республике Куба и странах Центральной Америки. С 1978 по 1986 год — собственный корреспондент «Правды» в Италии.
Читателю широко известны романы и повести Евгения Пермяка «Сказка о сером волке», «Последние заморозки», «Горбатый медведь», «Царство Тихой Лутони», «Сольвинские мемории», «Яр-город». Действие нового романа Евгения Пермяка происходит в начале нашего века на Урале. Одним из главных героев этого повествования является молодой, предприимчивый фабрикант-миллионер Платон Акинфин. Одержимый идеями умиротворения классовых противоречий, он увлекает за собой сторонников и сподвижников, поверивших в «гармоническое сотрудничество» фабрикантов и рабочих. Предвосхищая своих далеких, вольных или невольных преемников — теоретиков «народного капитализма», так называемых «конвергенций» и других проповедей об идиллическом «единении» труда и капитала, Акинфин создает крупное, акционерное общество, символически названное им: «РАВНОВЕСИЕ». Ослепленный зыбкими удачами, Акинфин верит, что нм найден магический ключ, открывающий врата в безмятежное царство нерушимого содружества «добросердечных» поработителей и «осчастливленных» ими порабощенных… Об этом и повествуется в романе-сказе, романе-притче, аллегорически озаглавленном: «Очарование темноты».
Анатолий Иоффе, врач по профессии, ушел из жизни в расцвете лет, заявив о себе не только как о талантливом специалисте-экспериментаторе, но и как о вполне сложившемся писателе. Его юморески печатались во многих газетах и журналах, в том числе и центральных, выходили отдельными изданиями. Лучшие из них собраны в этой книге. Название книге дал очерк о применении гипноза при лечении некоторых заболеваний. В основу очерка, неслучайно написанного от первого лица, легли непосредственные впечатления автора, занимавшегося гипнозом с лечебными целями.
С одной стороны, нельзя спроектировать эту горно-обогатительную фабрику, не изучив свойств залегающих здесь руд. С другой стороны, построить ее надо как можно быстрее. Быть может, махнуть рукой на тщательные исследования? И почему бы не сменить руководителя лаборатории, который не согласен это сделать, на другого, более сговорчивого?
Человек и современное промышленное производство — тема нового романа Е. Каплинской. Автор ставит перед своими героями наиболее острые проблемы нашего времени, которые они решают в соответствии с их мировоззрением, основанным на высоконравственной отношении к труду. Особую роль играет в романе образ Москвы, которая, постоянно меняясь, остается в сердцах старожилов символом добра, справедливости и трудолюбия.
Виктор Макарович Малыгин родился в 1910 году в деревне Выползово, Каргопольского района, Архангельской области, в семье крестьянина. На родине окончил семилетку, а в гор. Ульяновске — заводскую школу ФЗУ и работал слесарем. Здесь же в 1931 году вступил в члены КПСС. В 1931 году коллектив инструментального цеха завода выдвинул В. Малыгина на работу в заводскую многотиражку. В 1935 году В. Малыгин окончил Московский институт журналистики имени «Правды». После института работал в газетах «Советская молодежь» (г. Калинин), «Красное знамя» (г. Владивосток), «Комсомольская правда», «Рабочая Москва». С 1944 года В. Малыгин работает в «Правде» собственным корреспондентом: на Дальнем Востоке, на Кубани, в Венгрии, в Латвии; с 1954 гола — в Оренбургской области.