Пока ты молод - [56]

Дома Сергея ждала ошеломляющая телеграмма из Копповки: его друг Миша Держак при выполнении своего воинского и интернационального долга убит в Будапеште. По радио сообщили, что прошлой ночью израильские войска перешли египетскую границу и продвигаются к Суэцкому каналу.

Разговор обо всем этом с друзьями по комнате затянулся до глубокой ночи. Каждый по-своему предсказывал возможное развитие событий в завтрашнем мире. Когда уже укладывались спать, Николай Лаврухин, щелкнув выключателем, заключил:

— Придется, наверное, и нам понюхать пороху. А готовы ли мы, начинающие борзописцы, к этому. Ну вот ты, например, Воротынцев, кем ты значишься по военному билету?

Сергей повернулся с боку на бок.

— В военном билете я, к твоему сведению, аттестован не хуже какого-нибудь из покойных великих князей. Так прямо и записано: «Годные, необученные. Рядовой запаса второй категории». — И, немного помолчав, добавил: — Однако в последнее время эта шутка у меня что-то вызывает горькие улыбки.

— Ну ладно, не заводись, необученный, а то еще не уснешь. Поживем — увидим.

— Ты прав, будем спать… Если хочешь, на сон грядущий прочту новое стихотворение. Вчера написал. Никому еще не читал: как всегда, на это не решаюсь до тех пор, пока сам не смогу посмотреть на собственное сочинение со стороны.

— Ладно, читай, — под Николаем заскрипела коечная сетка: он лег навзничь и приготовился слушать.

— Называется «Трусы нам дышат в затылки»…

Сергей кончил чтение, умолк в ожидании оценки. Но Николай не торопился с выводами. Прошло, наверно, не меньше пяти минут, прежде чем он заговорил.

— Я думал сейчас не о проходных строках. Они, кажется, есть у тебя. Завтра дашь мне прочесть стихотворение, тогда и скажу все. Думал я о тех, кого ты называешь трусами. В разговоре, помнится, ты именуешь их упрежденцами. Вначале я не согласился, но затем признал твою правоту. У меня самого даже появилось неплохое определение: это люди ряженой фразы, которой они прикрывают свою трусость… А стихотворение, должен сказать, мужественное. То, что надо. Но я сейчас подумал и о другом: каким образом среди них оказалась Ленка Куталова? Ты ведь сам рассказывал, какой у нее отец. Ни дна ни покрышки, русский рабочий человек. А мещаночка мать — это немало, но и не очень много для метаморфоз дочери. Понимаешь, как сына потомственного сталевара меня это беспокоит. Честное слово. Обидно за старого Куталова и, если хочешь, за себя. Не можем мы, права не имеем отпускать своих людей на выучку к каким-то подмастерьям. Проглядели девку. Надо бы вернуть.

— Позже разберемся, Коля. Я знаю только, что всегда во время таких вот идейных лихорадок, которые сейчас пометили не одну страну, у этих людей начинается бурное клеточное деление. Они, как пыль: чуть подул ветер, она взметается, слепит глаза, пятнает одежду, портит настроение… Мы не забываем нисколько о том, что сегодня на свете делается. И все же, по-моему, прежде всего надо отстегать своих, подпевающих чужим. Так оно и будет…

— А ты не думаешь, — перебил его Николай, — что они скоро начнут переодеваться? Так сказать, применительно к трусости и хитрости. Тогда-то и заиграет их ряженая фраза. Во имя мести нам обрядят слова свои цитатами и, поковыривая в зубах после сытного обеда, будут подсмеиваться над малейшими ошибками тех, кто сейчас наступает на них.

— Переживем и это, старина. — Сергей отвернулся к стене, теперь уже окончательно готовясь ко сну.

Утром проснулись рано: разбудило радио, не выключаемое ни на минуту уже несколько дней, что стало входить в привычку почти в каждой квартире, почти во всей стране. Взволнованные дикторы сообщили об англо-французском ультиматуме египетскому правительству, который мало чем отличался от объявления войны: арабам предлагалось якобы в целях предотвращения военных действий допустить ввод войск этих двух держав в район Суэца, Порт-Саида и Исмаилии.

Весь день Сергей не отходил от хриплого динамика. Его интересовало и беспокоило: как откликнется на этот ультиматум Египет. Однако ему раньше довелось услышать весть о том, что английские и французские самолеты подвергли яростной бомбардировке Каир.

Затем пошли вести одна мрачней другой. Египтяне отступают. Белый террор в Будапеште. Разрушена статуя Свободы на горе Геллерт. Круглосуточно работающий ресторан на австрийской границе, до отказа забитый жаждущими не столько спиртных напитков, сколько человеческой крови.

И вдруг, заглушая все остальные радостные и безрадостные вести, облетает весь мир короткая телеграмма: венгерский народ при поддержке советских воинских частей сокрушил черную реакцию. Услышав об этом, Сергей отметил про себя с молчаливым восторгом удачно подобранное для такой телеграммы слово «сокрушил». «Сказано языком, достойным непобедимых». После, когда ему приходилось перебирать в памяти свои мысли и чувства пережитых дней, он установил, что именно в эти одухотворяющие минуты у него родилось желание отправиться на помощь пылающему Египту, как только правительство разрешит такое всем добровольцам, подавшим заявления в военкоматы.

XXI

Если умирает близкий тебе человек, тебя начинают стеснять, вызывают ничем неодолимую брезгливость все предметы и вещи, которыми пользовался умерший. На первых порах тебе не под силу не только самому прилечь на его койку, но и предоставить ее на ночь гостю: чего доброго, этот гость еще обидится, хотя, может быть, и промолчит.