Пока ты молод - [16]

— Киевской.

— В Брянских лесах ничего не видел?

Сергей постарался напрячь память, но ничего особенного ему не припомнилось, хотя он все время смотрел в окно вагона при проезде через Брянские леса.

Дядя Гриша грустно улыбнулся.

— А я видел. Когда с выставки сельскохозяйственной ехал. — В голосе его не было в эту минуту ни малейшего намека на самодовольство. Из внутреннего бокового кармана пиджака он достал небольшую, сильно потертую записную книжку. Перелистал несколько исписанных карандашом страничек. — Ага, вот оно. Станция Святое, неподалеку от Навли. Так в этом самом месте видимо-невидимо поваленного леса, гниющего и уже сгнившего. А у нас здесь каждая завалящая палка — на вес золота. И я уверен, что обратись мы к тамошнему начальству с просьбой отдать нам все это упавшее, пропадающее — откажут. Или, на худой конец, начнут торговаться о цене. Я, Сережа, сам, как ты, наверное, слышал, много лет служил во флоте. Море, оно, знаешь, как помогает понимать красоту. К тому же в молодости кое-что рисовал. Так вот там под Навлей хороший художник может написать хорошую лирическую картину. Затем отправит ее на выставку. Посетители будут восхищаться. Глухомань, забытость всегда волнуют на картинах. Да небось и ты восхищался этим пейзажем, глядя из окна. Так же восхищался, как нынче ливнем, хотя он и в самом деле красив.

Сергей молча кивнул. Он ждал, что дядя Гриша начнет упрекать его: мол, какой же из тебя может получиться поэт, если ты по жизни порхаешь как бабочка с цветистыми пестрыми крыльями. Однако ему не пришлось услышать подобных упреков. Теплое острое чувство благодарности к этому человеку заполнило его душу. Но ненадолго, так как это чувство сменилось новым — горькой обидой на себя за то, что за последние годы он начал смотреть на своих односельчан-хлеборобов с какой-то наигранной, всепрощающей снисходительностью. Ему припомнилось, с каким упоением он не раз рассказывал своим друзьям по институту о случае с копповским стариком Ермоленко. Тот спросил его однажды во время летних каникул о том, почему в прошлом году по ночам — дед сторожил колхозный хлеб на току — самолеты пролетали большей частью на юг, а в этом году — на север. Сергей признался сейчас в душе, что, смакуя этот крайне наивный вопрос старика, он находил в нем нечто нормальное для людей из его Копповки, расположенной вдали от больших городов, вдали от железной дороги.

Говорят, труд делает человека мудрым. Но труд, конечно, труду рознь, даже если он в каждом случае полезный. Дед Ермоленко трудился всю свою жизнь. Однако и до революции и после он трудился как робот. А вот дядю Гришу сделал мудрым труд самого высокого качества — осознанный. Проработал он гораздо меньше, чем дед Ермоленко, и книг прочитал гораздо меньше, чем ты, студент московского вуза. Как будто никакими особыми талантами не отличается. Но результаты?!. «Вот ты, — сказал себе Сергей, — гордишься какой-то божьей искрой. Но даже если эта искра и есть у тебя, то пока ты не станешь замечать в жизни больше, чем дядя Гриша, до тех пор она вместе с самим тобою не будет стоить и ломаного гроша…»

Все это промелькнуло в голове Сергея за каких-нибудь две-три минуты: пока дядя Гриша складывал и перевязывал сбрую. Когда тот покончил со своим делом и вновь вышел на свет из полутемного угла конюшни, Сергей начал прощаться:

— Пойду я, дядя Гриша. Ливень уже перестал. Если будет время, заходите, угощу чачей: друг мой один, из Абхазии, преподнес. Приходите. И поговорим обо всем. Обещаете?

— Хорошо. Я приду. Наверно, в воскресенье. К вечеру. Ну, пока.

Дом Воротынцевых стоял у самой речки. От него узкой двухрядной полоской сбегал к речке вишневый сад. Ветки вишен пробивались сквозь узкую сеть проволоки над небольшим заборчиком. Каждый год вишни на этих ветках, как только у них появлялся легкий румянец, обрывали дети.

Сергей шел с бригадного двора по росной тропинке, бегущей вдоль прибрежных огородов. Он знал, что калитка, выходящая к Громоклею, наверняка заперта. А потому свернул в проулок, проходящий мимо соседского огорода. Увидев голые, оборванные, выползшие сквозь проволоку ветки, улыбнулся: он ведь так же поступал в детстве, когда с ватагой сверстников пробегал мимо чужих садов.

Выйдя из проулка, направился к своему дому. По двору уже бегали отсидевшиеся в сарае во время дождя куры. Увидев его, они шарахнулись в разные стороны. Из дома до него донесся знакомый звон кружки, скребущей по дну почти пустого ведра. Сергей, не ставя чемодан на мокрую землю, перехватил его другой рукой. Затем приложил с растопыренными пальцами ладонь свободной правой руки к маленькому квадратному стеклышку окна, не заглядывая в него. И сразу же услышал приглушенный вскрик матери:

— Сережа!.. Сын…

Сергей быстро открыл дверь, поставил в сенях чемодан, обнял бросившуюся ему навстречу мать.

— Хоть бы телеграмму послал, — упрекала она сына, не сводя с него влюбленных повлажневших глаз. — Я даже ничего не варила. Есть, правда, холодная картошка отварная и свежие огурцы, — перешла она от упреков к оправданию. — Ну, проходи, проходи.

Сергей перенес чемодан в комнату и облегченно вздохнул.