Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине - [8]

Обеденный стол освещался лампой под огромным шелковым абажуром восхитительного золотого цвета, с длинной бахромой, он имел форму перевернутой чаши и опускался над столом довольно низко. Мама повесила его таким образом, чтобы яркий свет падал на хрусталь и серебро, а лица гостей вокруг стола оставались в рассеянном свете. Она любила красивое освещение и умела его сделать, знала, как выделить нужные предметы и создать настроение. Она говорила, что люстра с плафонами убирает с потолка тени и придает праздничный вид, а светильники, которые были у нас то тут, то там среди мебели, делают обстановку более интимной.

Чтобы создать впечатление большего пространства, двойные двери между гостиной, маленькой гостиной, прихожей и столовой сняли и на их место повесили ламбрекены.

Мебель часто переставляли, потому что мама любила, по ее словам, «сменить обстановку». Самая красивая мебель прибыла из Франции, от родителей папы.

Родители чаще всего находились в маленькой гостиной с небольшим роялем, на котором папа импровизировал по вечерам, или в комнате с окнами, выходящими на улицу и Большой проспект, которую мы называли угловой. Там папа устроил свой рабочий кабинет и библиотеку.

В большой гостиной царила чуть более официальная атмосфера. Оконные шторы и дверные ламбрекены были атласными цвета морской воды, кресла в стиле Людовика XVI покрыты шелковой парчой. Огромные цветы на ковре напоминали раскрытые пасти и выглядели как живые. Я усаживалась повыше, чтобы наблюдать за ними, думая, что если бы они были живыми, то могли бы проглотить меня.

На одной из стен большой гостиной висели портреты «предков». Там были фамильные портреты Легран и Керн. От рода Аносовых мама сохранила только один овальный медальон с портретом моей бабушки Аносовой, написанный известным итальянским художником.

Я внимательно рассматривала ее. Она была моей бабушкой так же, как бабушка Керн, но знала меня только совсем маленькой. Я пыталась представить себе, что она могла бы сказать мне, своей внучке, похожей на нее, и что она подумала бы обо мне. Может быть, она любила бы меня так же, как бабушка Керн любила Наташу.

В то время девочки часто носили темно-синие юбки с большими складками и прямые блузки из той же ткани с «матросским воротником». Для праздников у нас были платья из тонкого белого шерстяного муслина, украшенные кружевными воланами и широким поясом из белой атласной ленты, завязанной сзади большим бантом с концами, спадающими до низа юбки. В косы вплетали ленты, а концы волос, накрученные на ночь на папильотки, образовывали кудри.

За окнами детских комнат всегда висел наружный термометр. Когда он показывал двадцать семь градусов мороза, ученики младших классов не ходили в школу, если было минус тридцать три градуса, старшеклассники тоже оставались дома.

Зимой дни были короткие, в декабре смеркалось уже в половине четвертого. Нам не разрешалось выходить на улицу после заката солнца, но иногда мама делала исключение и решала прогуляться с нами перед сном. Освещенные улицы выглядели празднично. Снег кружился вокруг газовых ламп, воздух был холодным и сухим. Нам запрещали разговаривать и дышать через рот, чтобы не простудиться. Это были прекрасные и радостные моменты. Вечерние прогулки по освещенным улицам Петрограда – одно из лучших воспоминаний моего детства.

Перед наступлением холодов, в октябре, законопачивали окна. Внизу между рамами клали зеленые веточки искусственного мха и сверху два цветных стаканчика с кислотой: она не давала стеклам замерзать из-за скапливающейся влаги.

В день, когда законопачивали окна, в доме внезапно наступала тишина, больше не слышно было шума с улицы. Для проветривания в верхней части рамы имелись двойные форточки; дымоходы печей также способствовали вентиляции. Квартиры очень хорошо отапливались. Дома никогда не носили теплые платья, дамы всю зиму ходили в легких блузках и шелковых платьях.

Наши печи были сделаны по образцу эльзасских. Встроенные в стену между двумя комнатами, они немного выступали в помещение и были покрыты плиткой от пола до потолка. Придя с мороза, хорошо было прислониться спиной к теплой изразцовой печке. Топили рано утром, затем дымоходы закрывали, и печи оставались теплыми до самого вечера. Топили дровами. Почти всегда это была береза.

Ранним утром, когда все еще спали, горничная растапливала печь. Иногда, проснувшись, я видела, как она, присев на корточки, дует на разгорающиеся ветки, и снова засыпала.

Зимой мы ходили гулять в сквер на Васильевском острове, и каждый тащил за собой маленькие санки, чтобы кататься с «ледяной горки», залитой в сквере. На спуске перехватывало дыхание, но скорость наполняла нас глубокой радостью, давала чувство отваги и свободы. Казалось, что мы летим.

Когда вставал лед, на Неве устраивали несколько открытых катков. Вечером катки освещались, и оркестр играл популярные мелодии. Ксения научилась кататься на коньках, а мне этого не разрешили из опасения, что я могу разбить очки и поранить глаза при падении.

В летние дни мы иногда брали лодку и отправлялись на прогулку в парк под названием Летний сад. Лодка, идя зигзагом, по очереди подходила к обоим берегам Невы. Возвращаясь к левому берегу, шла вдоль набережных, где находилось большинство иностранных посольств и правительственных учреждений. Ансамбль набережных левого берега в центре Петрограда, со строгой элегантностью их стиля, признается архитекторами всего мира выдающимся достижением. Этот ансамбль продолжался высокой и красивой кованой чугунной решеткой Летнего сада, возле которого мы причаливали.