Пока дышу... - [86]

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Однажды зашел спор о мещанстве, и Слава в упор спросил отца:

— Как ты считаешь, что это такое — мещанство?

Сергей Сергеевич посмотрел на сына. Подумал, что мальчик растет красивый, интеллигентный, все дороги ему открыты и обидно будет, если на этих дорогах он наделает глупостей, — сам потом будет жалеть. Очень уж хочется, чтобы кратчайшим путем сын пришел к настоящему успеху. Как это Годунов перед смертью сыну? «Ты царствовать по праву будешь».

— Слово это стало у нас бранным, вот единственное, что могу тебе сказать с уверенностью, — сказал Сергей Сергеевич. — Еще не так давно оно просто обозначало сословие, в Москве были улицы Мещанские, и никто не считал это название зазорным. Что же до переносного, так сказать, значения, которое в настоящее время в это понятие вкладывается, то объяснить это сложно — каждый что хочет, то и подразумевает.

— А ты?

— А я подразумеваю человека, который сам жизнь построить не сумел и от зависти на других злобствует. Бессильно злобствует, потому что бездарен.

— Тогда ты не мещанин! — уверенно сказал Слава. — Ты добрый!

И увидел, что из глаз отца ушла веселая, теплая улыбочка.

Но он не придал этому значения. Он выяснил примерно то, что было ему нужно, допил, как молоко, растаявшее на блюдечке мороженое, благовоспитанно поблагодарил и побежал за чемоданчиком: ему надо было в бассейн.

Анна Ивановна отправилась на кухню, а Сергей Сергеевич один, против обыкновения, остался за столом, хотя у него было железное правило — после обеда час ходить или хотя бы стоять. В разговоре с сыном он первый раз в жизни почувствовал даже не веяние, а возможность опасности.

Он не верил в конфликты между поколениями, хотя отношения его с собственной матерью «оставляли желать много лучшего», как сам он иногда говорил с тонкой иронической улыбкой. Чепуха это — конфликты между поколениями! Вот между характерами — другое дело, совсем другое! Между ним и матерью, к примеру. Ведь не в том беда, что много лет они были в разлуке. Все началось гораздо раньше, потому что в молодости она занималась обществом, обществом и еще раз обществом, но не семьей. Часто ли он ее видел, ее сын? А Слава — это его, Кулагина, будущее, его сын, его кровь, частица его самого. Какие уж тут конфликты! Интересно, с чего это он затеял разговор о мещанстве?

Сергей Сергеевич, встревоженный неожиданным, новым ощущением неблагополучия в семье, в доме, который он привык считать крепостью, призадумался. Не упустил ли он чего, не прозевал ли? Естественно, воспитанием сына должна бы заниматься мать. Но что она может? Слава давно ее перерос…

Анна Ивановна внесла стопку блюдечек и розеток. Лицо у нее было удовлетворенно-спокойное.

Сергей Сергеевич искоса оглядел ее. Бог мой, какое счастье, что мы привыкаем и перестаем замечать, что делает с людьми возраст! Почему у нее такие безнадежно мутные глаза?..

Слава прислушался. Нет, пришли, слава богу, не к нему.

В последний год у него появилось странное чувство настороженности к собственному дому, вернее, к той части квартиры, которая начиналась за порогом его комнаты.

Он понимал прекрасно, что самостоятельность его весьма иллюзорна, захочет отец — и дверь будет распахнута настежь. Ведь смог же отец, пусть из самых лучших побуждений (ох уж эти лучшие побуждения!), вломиться в его судьбу. Что ему фанерная дверь!

А в судьбу он буквально вломился. Слава помнит тот день, когда мечты его о медицинском институте, о том, что он будет врачом, непременно и только врачом, мечты, ставшие уже привычкой, планом жизни, — все было перечеркнуто одним коротким разговором. Слава понял тогда, что отец не даст, просто не даст ему поступить в медицинский! Да ведь он и намекнул с обычной своей ухмылкой, что Славе не пройти по конкурсу. Анекдот, честное слово! В других семьях десять кнопок нажмут, чтобы сына в институт пробить, а в кулагинской семье отец употребил бы все свое влияние, чтобы он, Слава, «не прошел по конкурсу». Смешно!

Однако Славе было не до смеха. Он пришел тогда к бабке, убитый, униженный насилием, которое над ним учинили, и едва не расплакался от обиды. Как он ждал, что бабушка скажет — брось, мол, все, переходи ко мне и будешь учиться, где захочешь.

Но она этого не сказала. Она сказала почему-то, что все продумает, и пусть он не смеется, но она напишет ему письмо. Она привыкла за много лет писать письма, ей легче высказываться в письмах, а приходить к ним в дом не особенно хочется, чтобы «не вносить разлада в семью».

И вскоре она написала Славе, как условились, до востребования.

Слава полистал пачку писем от бабушки. Вот оно, то письмо.

«Внучек! Ты спросил, не тяготит ли меня одиночество? Нет. Можно жить среди самых близких людей и ощущать одиночество. А у меня есть много настоящих друзей. Некоторых ты видел. Может, они показались тебе не стоящими внимания, потому что в основном свое уже отработали. Но это неверно, есть старики с большим и сложным внутренним миром. А главное, они порядочные люди, мои друзья.

Удивительное дело, но сейчас почти исчезло из обихода такое точное и емкое слово — порядочный.

А теперь — о главном. Отец сказал, что ты, мол, не пройдешь по конкурсу. Славочка, это может, конечно, случиться. В нашем городе, где отец так влиятелен, может, и нашлись бы людишки, которые поторопились бы ему услужить — в надежде, что за эту «услугу» он какого-нибудь недоросля куда-нибудь протащит. И все же я хочу предостеречь тебя от вывода, будто мир населен подлецами. Ты можешь быть в обиде, что в трудную минуту твоей жизни я говорю о каких-то общих истинах, а не даю тебе конкретного совета — что делать, как поступить? Но есть вопросы, которые человек должен решать только сам, а решив — драться за осуществление этого решения. Мой совет был бы костылем, протянутым человеку, которому костыль не нужен. Ты — взрослый: учись ходить сам…»