Пока дышу... - [71]

Вот мать… Она осуждает его, говорит, что многого не может в нем понять. А с его точки зрения, она не может понять главного: сколько сил пришлось ему потратить, чтоб преодолеть изъяны в собственной биографии. Хорошо, что вернулся с фронта живой, да еще с орденом. А ведь могла и голова в кустах остаться…

Подумав о матери, Кулагин в который раз порадовался, что они не живут вместе. Неприятно все-таки в своем доме, в этом глубоком, надежном тылу, вдруг наколоться на холодный, оценивающий, наблюдающий взгляд. А именно так нередко смотрела на него мать.

Кулагин снова прошел мимо стола, на котором, чуть свернувшись, лежал рентгеновский снимок.

Жаль, что весь этот разговор произошел при Крупиной, — весьма прискорбно! Но сейчас ему хотелось бы услышать ее голос. Вот кто предан ему, как говорится, беззаветно. А ведь тоже способный врач. И диссертацию делает, и все как следует. Конечно, она не Горохов, звезд с неба не хватает. Но способная. И очень исполнительная. В НИИ он ее обязательно возьмет — такие нужны.

Ему неудобно было снова вызывать Тамару Савельевну, но очень хотелось прощупать, как она отнеслась к случаю со снимком.

Он сел к столу и, почти волнуясь, позвонил, велел найти доктора Крупину.

Она быстро явилась.

Он спросил ее о Костюкове, о медсестре. Оказалось, что сестру вызвали, скоро приедет. Тогда он заговорил о тарасовском снимке, о Горохове.

Тамара Савельевна не поддержала разговора, откровенно уклонилась. Ее не интересовал старый снимок. Ее интересовал сегодняшний Тарасов.

— Милый вы человек, Тамара Савельевна, — с чувством сказал Кулагин. — Редко можно встретить в молодой женщине такую сосредоточенность, такую целеустремленность. Вот подождите, если, бог даст, все по-хорошему пойдет, будет у нас НИИ…

Сейчас он снова обрел привычную уверенность, даже сомнения по поводу Горохова показались преувеличенными. Вполне возможно, что парень искренне старался, он ведь одержимый. Для него снимок, раскрытая полость, контуры опухоли — все это, пожалуй, важнее самых сложных человеческих отношений, складывающихся вокруг этих данных. И вполне возможно даже, что он попросту хотел обрадовать своего профессора, обнаружив злосчастное пятно. Не случайно он целый день так спешил повидаться, на всех этажах перехватывал Кулагина.

В дверь постучали, вошла сестра.

Это была уже немолодая женщина, много лет проработавшая в клинике. Пока она сидела перед профессором в кресле, он холодно оглядывал ее и вспоминал все, что было ему о ней известно.

Кресло было для женщины слишком глубоким, она сидела в нем, неестественно выпрямившись, не касаясь мягкой спинки и напряженно сложив руки на коленях. Она ждала. С каждой минутой молчание становилось для нее все более тяжелым.

— Вот что, моя милая, — сказал наконец Кулагин. — Вам известно, что раковый больной Тарасов при вашем, так сказать, любезном содействии ознакомился со своей историей болезни и был чудом спасен при попытке покончить с собой?

Лицо женщины обескровилось так же мгновенно, как недавно залились румянцем щеки Крупиной. Она хотела что-то сказать, спросить, но голос отказал ей, и она не сумела бы ни слова вымолвить, даже если б Кулагин не остановил ее резким движением руки.

— Объяснения мне не нужны! Вот! — Таким же резким движением он придвинул к себе лежавший на столе блокнот, отделил от него один лист, отгладив ногтем верхнюю его часть, аккуратно оторвал свой профессорский гриф и протянул уже чистую страничку женщине. Затем подал ей открытую ручку. — Вот, пишите! Заявление на мое имя. «Прошу по собственному желанию освободить меня от занимаемой мной должности». Пишите!

Только сейчас сестра поняла все и, ошеломленная, откинулась наконец, оперлась о мягкую спинку.

— Профессор! Сергей Сергеевич! — сказала она, с подлинным ужасом глядя то на Кулагина, то на белый листок, словно это была чаша с цикутой. — Даю вам честное слово — я не знаю, как это могло получиться. Я двадцать четыре года в клинике. Это первый случай, и я не знаю, как это могло произойти…

— Но если вы не знаете, как это произошло, то можете ли ручаться, что это не повторится? — усмехнулся Кулагин. — Пишите!

— Но… я не хочу! — в полной растерянности оглядываясь, будто кто-то другой, добрый, мог оказаться в этом кабинете и вступиться за нее, сказала женщина. — Я не хочу…

Кровь так и не вернулась к ее щекам, и ужасно неуместными были сейчас над этим бледным старым лицом обесцвеченные перекисью волосы.

— Вот что, — тихо, но с угрозой в голосе сказал Кулагин, вставая из-за стола и подходя к сестре. Она тоже попыталась встать, но он придавил се плечо и так и остался стоять, очень большой рядом с ней, сразу сгорбившейся и утонувшей в кресле. — Либо вы сейчас напишете то, что я вам продиктую, и тогда я обещаю подыскать вам вполне подходящее место, и материально вы не пострадаете. Либо… Вы знаете меня? Вам предстоят большие неприятности.

— Сергей Сергеевич! Но разве дело только в деньгах? Я двадцать четыре года… я же одинокий человек. У меня здесь все!

— Пишите! — повторил Кулагин и нетерпеливо глянул на часы. — Сегодня пожалей одну, завтра другую, а послезавтра развалится клиника.