Пока дышу... - [57]

Слава засмеялся.

— Не так уж их много, военных мемуаров, — сказал он. — Философией интересуюсь. «Жизнь замечательных людей» люблю, в этой серии есть отличные тома. Кстати, совершенно непонятно, почему пишут, что эту серию Горький организовал. Такие книги именно в этой серии еще до революции выходили.

— Ты об этом у бабушки спроси, — сказал Кулагин-старший. — А впрочем, лучше не спрашивай. Для нее летосчисление только с семнадцатого года начинается…

— А для тебя?

— Ну, знаешь ли! — уклонился отец. — Этот разговор мог бы нас слишком далеко увести. У нас с ней очень разные биографии, и это многое определяет. И на детях по-разному сказывается. Я, например, всего своими руками добивался, а тебе на улицах незнакомые кланяются, как-никак профессора Кулагина сын. Вот что!

Когда Сергей Сергеевич во время беседы с сыном откликнулся в рассеянности на телефонный звонок и даже не ответил Славе, который по-детски помахал ему пальцами, шел первый час ночи. В такое время никто из больных или их родственников не решился бы его потревожить. Значит, звонили из клиники. И потому, сняв трубку, он сказал: «Профессор Кулагин у телефона».

Однако на этот раз Сергей Сергеевич ошибся. Звонила родственница больной. Родственница Чижовой.

В первую минуту, не осознав еще ситуации, Кулагин едва не вспылил, — черт возьми, имеет он право в это время просто спать или даже этого права у него нет! Но он сдержался. И сразу началось то, чего он вообще терпеть не мог, что про себя, а иногда и вслух называл сантиментами бездельников, которые ударяются в воспоминания двадцатилетней давности, главным образом потому, что ничем не умеют занять себя в настоящем.

— Профессор, вы извините, конечно, что беспокою вас в такое время, но вас очень трудно застать. К другому я и не решилась бы, но я же помню вас просто Сережей, солдатом, нас же фронт связывает… Вы слушаете? — быстро и взволнованно переспросил женский голос в трубке.

Тут бы ему промолчать! Промолчать бы, а назавтра перевести эту Чижову хоть к Архипову, хоть к Петрову или Сидорову, лишь бы в другую клинику, потому что у них ей делать совершенно нечего.

Но он не сумел промолчать.

— Ну, ну!

— А я уж побоялась, что разъединили, — успокаиваясь, заговорила медленней Марчук. — Голубчик, Сергей Сергеевич, я умоляю вас о встрече. Только вы должны решить судьбу моей сестры. Я потому и в клинику вашу ее положила, что верю в вас, как в бога. Какое, голубчик, счастье, что не съела вас эта война! Я просто горжусь, что и мне хоть чуточку удалось приложить к этому руку…

Пока она говорила все это, уже не особенно торопясь, уже уверенная, что ее слушают, Сергей Сергеевич полностью овладел собой и, посылая в трубку привычные неопределенные междометия, соображал трезво и спокойно:

«Впереди отпуск, и встречаться мне с ней ни к чему. Ее воспоминания меня мало интересуют, да и вспоминать-то, собственно, нечего. А с Чижовой все решено. И, видит бог, решено правильно. В конце концов, не одна моя клиника на свете…»

Чугунный сеттер на малахите перестал кувыркаться и принял приличествующее ему положение.

— Стало быть, так, — сказал Сергей Сергеевич в трубку. — Стало быть, так и сделаем, дорогая (провалиться, если я помню ее имя и отчество!). Как только я вернусь из отпуска, — а я уезжаю на днях, — мы встретимся обязательно. За это время сестра ваша, будем надеяться, немножко успокоится, снимется нервное напряжение — для сердечных больных фактор немаловажный! — я еще раз ее обследую и все, как на духу, вам скажу. Договорились?

Марчук благодарила, захлебываясь. Да, да, он вспомнил! У нее и тогда была какая-то восторженная манера говорить взахлеб. А Кулагин не любил в женщинах шумливой чувствительности. Это казалось ему дурным тоном.

Когда наконец удалось с ней распроститься, он почувствовал себя полководцем, выигравшим хоть маленькое, но сражение. А что, разве в наше время, в наши годы сберечь толику своих нервов не значит выиграть сражение? Это только в молодости кажется, что силам нет конца и время существует безотносительно. Нет-с, извините! Сегодня час его времени стоит подороже, чем, к примеру, четверть века назад. А раз так, значит, и защищать этот час нужно поэнергичней… Сколько времени отняла у него эта Марчук?

Кулагин посмотрел на часы — о, господи, скоро два! Уже не на часы, а в окно можно было смотреть, — начинало светать.

Кулагин встал, прошелся по своему просторному кабинету. Ковер не убирался и летом — Сергей Сергеевич не любил слышать шаги. А вот густое тиканье тяжелого маятника было с детства приятно, как и мягкий ворс ковра под ногой. Хороша теперь эта мода — светлая легкая современная мебель и среди «модерновых» невесомых вещей — вдруг тяжелые часы, или дубовое бюро, или какой-нибудь изукрашенный резьбою шкаф Марии-Луизы, навевающий воспоминания о детстве.

Впрочем, по чести говоря, никаких воспоминаний, связанных со старинной дорогой обстановкой, у Сергея Сергеевича не было. Отца, ничем не знаменитого, скромного инженера-путейца, они с матерью похоронили довольно рано. Мать больше замуж не выходила и партийными делами занималась куда больше, чем домом. Мебель у них была самая что ни на есть заурядная. А Сергею уже в молодости, уже в самые юные годы, хотелось красивого жилья, чего-нибудь такого, что он хоть и редко, но видел у других.