Пока дышу... - [54]

А как Архипов ест! Ел селедку, потом на мясо перешел, потом чай подали, а селедка все еще на столе стояла, так он снова за нее взялся. Конечно, все это, как говорится, мелочи, не по ним судят о человеке. И все же досадно перебирать в памяти неприятные жесты, неотесанные манеры Леночкиного отца. Почему? Он не сумел бы ответить на этот вопрос, потому что это были скорее ощущения, нежели мысли.

Интересно, придет ли он в институт? Не надует? «Э, нет! — сам себе возразил Слава. — Уж это точно, не надует! Этот товарищ не из тех, кто сболтнет и забудет…»

Когда Слава пришел домой, в квартире было тихо, темно. Мать, наверно, спала. Слава подумал, что и отец спит, но Сергей Сергеевич неожиданно позвал его.

Слава вошел в кабинет. Горела только настольная лампа, тяжелая, бронзовая, с бисерной бахромой на абажуре. Слава вспомнил, как приходящая домработница от усердия однажды счистила с черненой, под старину, бронзы чернь и надраила ее до блеска. Отец чуть с ума не сошел от досады. Он вообще любил свои вещи.

По углам большой комнаты лежал сумрак, и даже края просторного письменного стола тоже тонули во мраке, и открытое окно обрывалось в темноту летней ночи.

В лунном овале света на столе лежала раскрытая толстая тетрадь в замшевой обложке. Отец привез ее из Англии.

К ночи стало свежо, Сергей Сергеевич сидел в мягкой пижамной куртке с петлями из крученого шнура, с бархатными отворотами. Подсвеченное снизу, лицо его казалось молодым, а седина напоминала не о старости, а скорее, о париках восемнадцатого века, когда седые локоны призваны были молодить лица.

В этом большом тихом кабинете и говорить-то хотелось вполголоса.

— Где был так поздно? — откладывая ручку, спросил Сергей Сергеевич. — Бери стул. Садись.

Слава взял стул и подсел к столу, на просторном зеленом сукне которого, словно в центре футбольного поля, лежала одна раскрытая тетрадь.

— У Архиповых, — сказал Слава, не без удовольствия предвкушая удивление отца.

Сергея Сергеевича было трудно удивить, но Славе всегда этого хотелось. И сегодня эксперимент удался.

— С чего это? — с неприкрытой заинтересованностью спросил, откидываясь на круглую спинку кресла, Сергей Сергеевич. — Я тебя видел как-то с его дочерью, но не думал, что ты у них свой человек в доме. Уж не жениться ли собрался?

— На этот счет, папа, можешь не беспокоиться, — с полной искренностью в голосе сказал Слава, и Сергей Сергеевич оценил эту искренность.

Какое-то мгновение они в открытую рассматривали друг друга и, кажется, очень нравились друг другу. А мохнатая бабочка, вырвавшись из колдовского света лампы, порхала между ними, будто сравнивала.

«Красивый парень», — думал Сергей Сергеевич, с удовлетворением отмечая в сыне свои молодые черты. Собственно, он-то сам, Сергей Кулагин, женился почти что в этом юношеском возрасте, ну, чуть постарше. Жена принесла ему в приданое добрый нрав, какого теперь не сыщешь. Много принесла она, много ему отдала, — что было, то было! Да и сейчас готова, кажется, на любую жертву ради его и Славкиного благополучия. Женщина!..

— Папа, а почему мама совсем перестала играть? — вдруг спросил Слава, словно и у него в душе отозвались теплые мысли Сергея Сергеевича о матери.

Он спросил и тут же понял, что лучше бы не спрашивать. Спокойное довольство ушло с отцовского лица, он как-то неудачно пересел, свет, что ли, иначе лег, но черты сразу стали резкими, тяжелыми, и в голосе появился металл, который всегда заставлял Славу внутренне замыкаться.

— С чего это ты вспомнил, сын мой? Не так уж часто ты сидишь дома, чтоб замечать отсутствие мендельсоновских опусов.

Странно, то ли возраст такой подошел, то ли настроение прорвалось наружу, но сейчас этот холодный металл в голосе отца взорвал Славу, и он, еще минуту назад глядевший на Сергея Сергеевича почти с обожанием, неожиданно сказал:

— Я, может быть, не все мендельсоновские опусы знаю, но то, что мать не прикасается к инструменту, заметить, в общем, не трудно.

В сущности, ничего особенного не было сказано, но дело в том, что Слава вообще должен был смолчать. Или отшутиться. А он возразил.

— Ты давно был у бабки? — отрывисто спросил Сергей Сергеевич, и Слава понял: отец думает, что это влияние Августы Павловны. А поняв, еще больше ожесточился. Неужели отец думает, что Славу, как инструмент, можно как-то настраивать, а сам по себе он не звучит?!

— Да, я давно не был у бабушки, — сказал он, хотя был там два дня назад. — Дело не в этом. Просто непонятно, зачем было маме кончать консерваторию, если месяцами она не подходит к роялю?

Слава взглянул на свои изящные часы, хотя куда проще было посмотреть на кабинетные, круглый маятник которых, похожий на гонг, отбивал время в полированном, красного дерева гробу.

— Вот уж об этом советую осведомиться непосредственно у матери, — усмехнулся Сергей Сергеевич. — Хотя вообще-то, сын мой, вопрос это риторический. Далеко не все из того, что стремимся приобрести мы в молодости, оказывается нужным в зрелые годы.

— Все верно, все верно, — поднимаясь, сказал Слава.

Ему хотелось походить по кабинету, но он точно знал, что ходьба эта раздражает отца, а раздражать его он не станет, не привык и все еще, как маленький, боится. Чего боится — сам не понимает, потому что теперь уже, после того, как против собственной воли пошел в экономический, бояться было нечего: что еще может сделать ему отец?