Пока дышу... - [112]
Особый раздел занимали у Бориса Васильевича записи о врачах поликлиники, районных больниц, о работе участковых врачей. Их часто ругают все, кому не лень, — невнимательны, спешат. А что им делать? Больных много, заработки небольшие, приходится и по совместительству побегать, и бегают — усталые, измученные. А няни-санитарки — и вовсе вымирающая профессия: оклад-то у них шестьдесят рублей!
Засиживаясь иногда допоздна над своими тетрадями, Борис Васильевич отнюдь не считал это время потерянным. Зачастую какие-то вполне конкретные решения завтрашних проблем приходили к нему именно после общения с прошлым. Прошлое многое может подсказать, если относиться к нему без предубеждения. Архипов убедился в этом на опыте своего умершего учителя, которого всегда вспоминал с любовью и уважением. Этот врач, Давыдов, в свое время передал ему как бы в наследство свои записи, многотрудную историю своей врачебной практики. Сколько раз помогали они молодому Архипову! Во всяком случае, не меньше и не реже, чем учебники.
Борис Васильевич очень горевал, когда Давыдов умер.
«Нутром понимаю, — говорил он, — что возраст был почтенный, восемьдесят два, но ведь свежесть мысли он сохранил до последнего часа! Он столько бы еще мог дать!»
Между прочим, именно у Давыдова научился Архипов воспитывать сестер — чтоб не болтали при больных так, словно это уже мертвые, чтоб не носились по коридорам, гремя жестяными ведрами, чтоб не перекрикивались на всю больницу…
К недавнему разговору с медсестрами Борис Васильевич, зная за собой и некоторую внешнюю грубость и вспыльчивость, готовился тщательно. Уж очень ему хотелось, чтоб впечатление от этой беседы у них осталось серьезное.
Беседа протекала необычно. Борис Васильевич не вдалбливал им прописные истины, а просто предложил послушать то, что вынуждены слушать от них страдающие от болей люди, больные, которых они, сестры, выхаживают.
Короче — Борис Васильевич включил магнитофон.
«Маня! — крикнул чей-то голос. — Твой Виктор второй раз звонит. Передай ему спасибо за пластинку. Скажи, что очень понравилась. Пусть еще пару таких достанет!»
Пауза.
«Варя, ты после дежурства пойдешь в парикмахерскую? Займи мне очередь к Семену Яковлевичу. Я чего-нибудь сбрешу, отпрошусь у старшей!»
Пауза.
«Вы, Невроев, не один, не могу же я разорваться, у меня только две ноги…»
Пауза.
«Мой Юрка опять принес двойку по физике. Хотела его отходить ремнем, а он говорит: попробуй только, сбегу из дома. Как вам это правится?»
Пауза.
«Ах, девочки, — прошептал чей-то низкий голос, — какую я связала себе кофточку! Умрешь, до чего хороша! Вчера пошла в клуб. Анька давала твист — закачаешься! Потом все расскажу, вызывают в палату. Опять небось Прохорову судно. Кошмар! И откуда что берется? Человеку жить-то осталось всего ничего!..»
Пауза.
«Конечно, трудно! А как ты думала? Все равно я своего добьюсь. Хоть три раза буду проваливаться, а в институт попаду! Мария Никитишна, вставайте! Да пошевеливайтесь!»
«Боб идет! (Боб — это Борис Васильевич.) Уже звонили из третьего! Лариса, Лариса, ты слушаешь меня? Принеси мне конспект…»
Пауза.
«Помаду? Какого цвета? Розовую? А мне не купила? Бегу в девятую, опять кого-то привезли. Ох, и надоело же!..»
Пауза.
«Пойду вздремну немного, пока угомонились».
Пауза.
«Я чуть не заплакала, когда борода мне сказал, чтобы положила ему руку на голову…»
Пауза.
«Сует мне в карман трешку, а я ей говорю…»
Пауза.
«Не буду я больше дежурить в его смене. Все лезет целоваться…»
Борис Васильевич не всю ленту включил — два куска он вырезал: один — доверительный разговор о любовных делах и второй — слезная жалоба подруге на материальные нехватки. Эту жалобу Борис Васильевич и в блокнот себе переписал, и безрезультатной она не осталась.
Сестре этой недавно помогли, и понятное дело, что снова рассчитывать на какую-то помощь она не могла. И надо же было, чтоб ее же еще и обокрали!
Самое трудное было убедить сестру, чтоб взяла у него взаймы. Ему неловко было предложить, а ей — согласиться.
Борис Васильевич вызвал ее к себе и сказал просто:
— Дорогая! Возьми у меня деньги. У меня есть шальные — получил гонорар за учебное пособие. Когда будет возможность, тогда и отдашь. Плюс пять процентов годовых, — пошутил он, чтоб стушевать неловкость.
То ли шутка помогла, то ли очень уж туго было сестре — у нее две дочери учатся, — но деньги она взяла.
Однако магнитофонный «метод воспитания» не понравился самому Архипову. Что-то было в нем бестактное, как чтение чужих писем. И он, между прочим, в конце этого собрания так прямо и сказал: мол, сожалеет о своей затее и считает ее неудачной.
Однако болтовня в коридорах, похоже, поутихла.
Засидевшись допоздна за своими «записями», Борис Васильевич оставил в тетрадях несколько закладок. Он отметил все, что, по его мнению, могло хоть как-то, хоть в малой мере, пригодиться Горохову, если он в самом деле возьмется оперировать эту Чижову.
Еще и еще раз он просмотрел гороховский план, потом встал из-за стола, прошелся по комнате.
Окно было открыто, доносился густой рокот моторов, и алели бортовые огни самолета, идущего на посадку. Борис Васильевич посочувствовал прилетевшим пассажирам: им предстояло выйти из светлой, уютной машины в темноту и долго добираться до города.
Москва 1959–1960 годов. Мирное, спокойное время. А между тем ни на день, ни на час не прекращается напряженнейшее сражение за человеческую жизнь. Сражение это ведут медики — люди благородной и самоотверженной профессии. В новой больнице, которую возглавил бывший полковник медицинской службы Степняк, скрещиваются разные и нелегкие судьбы тех, кого лечат, и тех, кто лечит. Здесь, не зная покоя, хирурги, терапевты, сестры, нянечки творят чудо воскрешения из мертвых. Здесь властвует высокогуманистический закон советской медицины: мало лечить, даже очень хорошо лечить больного, — надо еще любить его.
Действие в книге Вильяма Ефимовича Гиллера происходит во время Великой Отечественной войны. В основе повествования — личные воспоминания автора.
Вильям Гиллер (1909—1981), бывший военный врач Советской Армии, автор нескольких произведений о событиях Великой Отечественной войны, рассказывает в этой книге о двух днях работы прифронтового госпиталя в начале 1943 года. Это правдивый рассказ о том тяжелом, самоотверженном, сопряженном со смертельным риском труде, который лег на плечи наших врачей, медицинских сестер, санитаров, спасавших жизнь и возвращавших в строй раненых советских воинов. Среди персонажей повести — раненые немецкие пленные, брошенные фашистами при отступлении.
Новый роман Вильяма Гиллера «Тихий тиран» — о напряженном труде советских хирургов, работающих в одном научно-исследовательском институте. В центре внимания писателя — судьба людей, непримиримость врачей ко всему тому, что противоречит принципам коммунистической морали.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».