Поиски путей - [24]

Лин-И, стоящий у дверей, хмыкнул. Элсу замотал головой:

— Ты же не будешь…

— Ты бы стал забавной историей пограничников, — продолжал О-Наю безжалостно. — Ходячей шуткой, которая в конце концов дойдёт до твоих родичей. Представляешь, как бы стал вспоминать о тебе твой отец? Ты хочешь получить долгую славу Первой Львицы, Элсу?

— Нет!

— Или уже не первой?

— Послушай… пожалуйста! Это невозможно… так нельзя… Смотритель, за меня отомстят!

— Тебе это не поможет. Даже не спасёт твоей чести… да и будут ли они мстить за солдатскую девчонку, Элсу?

— Смотритель… ради Творца, который Отец Сущему… прошу тебя… — в этот миг Элсу понял, что Львята могут плакать — да что там! — что Львята могут рыдать, вопить, царапать себе лицо и биться головой об пол: удержаться от всего этого оказалось очень непросто. — Послушай… я… я, кажется, пока никого не убил из твоих людей… ранил только… вроде бы… тебе не за что ненавидеть меня лично… не надо, прошу тебя! Я же… я не раб! Я такого не вынесу!

— Ты и твои братья, я думаю, часто слушали такие слова от твоих ровесников-северян? Я — не раб. Я вам не враг. У меня — мать, братишки, любимый. Пощадите. Так?

Элсу замолчал. Его голова снова разболелась нестерпимо. Он чувствовал ужас и безнадёжность — и не мог придумать, как помочь себе. У него не было сил даже ненавидеть О-Наю так, как надо бы. Больше всего Элсу хотелось умереть — но смерть превратилась в недостижимый лучезарный чертог, на который приходилось смотреть откуда-то из ледяной бездны… Лицо северянина показалось железной маской демона. Элсу бессознательно обхватил себя руками за плечи, опустив глаза — он больше не мог уговаривать О-Наю, потому что какая-то тайная часть его души признавала за О-Наю право… даже не силы, скорее — местной, языческой чести. Именно в этом виделся главный и нестерпимый ужас — в сомнении, в неверии в собственную правоту.

— Я напишу Государю, — холодно сказал О-Наю. — И Государь решит твою судьбу. Если прикажет — тебя помилуют. Если прикажет — тебя вернут домой. Если прикажет — прибьют твою кожу к крепостным воротам. Молись. Увести, — кратко приказал он Лин-И.

Элсу прошёл мимо глазеющих на него солдат, как сквозь строй. Перед ним открыли дверь того самого каземата в подвале — но девок там уже не было. На бадью с водой кто-то положил широкую доску; на доске стояла миска с кашей из ся-и.

— У тебя есть еда, вода и общество, достойное твоего положения, — сказал Лин-И.

— Тут же — никого? — не понял Элсу.

— Так Львят в крепости больше и нет, — хмыкнул Лин-И и захлопнул за ним дверь.

Это случилось в десятый день второй осенней луны.

* * *

Запись N135-03; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев.

Я брожу по городу в обществе "моего друга" Ча и "его нового друга" посла Лянчина. То есть, мы с Ар-Нелем показываем этому кренделю нашу прекрасную столицу.

Ар-Неля это, кажется, развлекает безмерно — а мне, пожалуй, не очень нравится. Я предпочёл бы пообщаться с послом без посредников: мне тяжело смотреть, как Ча дразнит гусей. С другой стороны, я отлично понимаю, что мой личный контакт мог бы не срастись вовсе. Посол — его имя Анну ад Джарата, "Отважный сын человека по имени Джарату", "Львёнок Львёнка", как говорится, сын не самого Льва, а кого-то из его ближайшего окружения — подозреваю, он общается с Ар-Нелем по той же причине, по какой на Земле даже религиозный фанатик тает в обществе хорошенькой девушки. Анну явно воспринимает общество Ча как общество дурное, а собственное в этом обществе пребывание как грех — но ему трудно устоять.

В таком раскладе я, конечно, ему Ар-Неля не заменю.

Мне остаётся только изображать свиту и наблюдать со стороны. Мой милый-дорогой Ча словно нарочно ведёт именно такие беседы, в которых содержится максимум необходимой этнографу информации. Впрочем, Ар-Нель всего-навсего пытается бороться с культурным шоком на свой лад.

А я отслеживаю разницу менталитетов. Северянин подчёркивает собственную утончённость всеми мыслимыми способами — носит больше побрякушек, чем обычно, вплетает в длинные пряди волос у висков яшмовые бусины, благоухает эфирным маслом местных лилий, весь куртуазный до предела. Южанин, подозреваю, считает чистоту и ароматность серьёзным грехом и выглядит даже брутальнее, чем на первом приёме: он без всякой нужды носит кирасу из чернёной стали, накидывает на неё широченный полушубок и кажется оттого вдвое больше себя самого. Ар-Нель на контрасте с Анну изрядно напоминает девушку, но его, по-моему, нимало не смущает его собственный женственный вид. Анну его показная хрупкость и пушистость больше не обманывают: периодически эти двое меряются силами, и у господина посла ещё не зажила ссадина на скуле — Ар-Нель чуток не рассчитал.

А Анну после того боя разгадал тонкий замысел Ча.

— Ты, вот что — ты похож на хищное растение, — стирая кровь с лица, говорит он несколько уязвлённым тоном. — Внешне — цветок и мёд, а внутри — смерть. Ты — это обман.

— Видишь ли, дорогой Анну, — мурлычет Ар-Нель польщённо и протягивает ему белоснежный платочек из собственного рукава, — подобный обман — урок тем, кто не умеет или не желает замечать сути вещей. Не годится судить о чьих-то силах или фехтовальном стиле, не скрестив с ним клинка. Тот же, кто судит, недооценивая противника из гордыни, самоуверенности или глупости — может быть наказан поражением в бою. Это закономерно, не правда ли?