Поиск-88: Приключения. Фантастика - [29]

— Все зависит от источника информации, — Арлекин с наслаждением прихлебывал чай: давненько не пробовал, ей-ей!

— То есть? — не понял О’Греди.

— Видимо, предпочитают Геббельса. Нам было очень трудно. Очень. И сейчас нелегко, но вашим «мудрецам» не хочется глянуть в корень. Проще слушать берлинские барабаны. — И задумался. Сказал устало: — Да, я воевал и на суше...

Меньше всего ему хотелось что-то вспоминать, о чем-то рассказывать даже этому обаятельному офицеру. Можно, конечно, отделаться общими фразами, но если рыжий лейтенант-коммандер искренен, а это видимо так в желании что-нибудь узнать о  н а ш е й  войне, то представляется единственная возможность хоть как-то отблагодарить хозяина за спасение и ответить искренностью тоже. Только не сфальшивить, найти точные и честные слова, чтобы О’Греди все  у в и д е л  и понял.

Начал сбивчиво, но постепенно разговорился.

Пережитое оживало в неожиданных деталях, которые, оказывается, с готовностью подсовывала память, сохранившая, черт возьми, все в мельчайших, даже страшных подробностях, которые, в сущности, хотелось забыть. Два с лишним года идет война... В далекой Атлантике, на борту чужого фрегата, он, быть может, впервые понял и осознал истинную величину жертв, выпавших на долю его народа, цену крови, пролитой не только во имя России, но для спасения этих людей.

«Поймете ли вы когда-нибудь, что за войну мы ведем и во имя чего? — думал, поглядывая на ирландца. А тот пристально разглядывал тупые носы своих башмаков, и было в лице такое, словно он пытался найти там ответ на некий мучительный вопрос. — Этот — поймет... Но кто-то не захочет, а кто-то, поняв, постарается забыть. А ведь и я... и мне хочется забыть все страшное и подлое, — вдруг вспомнил он, — но, видно, ничего забыть не удастся...»

— А Маскем стал контр-адмиралом!.. — произнес вдруг О’Греди. — Чины, спасенный капиталец в Персии!.. — выругался и зло чиркнул зажигалкой. — Аристократ и джентльмен, а сам... Не удалось вас шлепнуть, так решил избавиться по-другому. Чем-то вы его уязвили. Да-да! Он, как всякое ничтожество, злопамятен и щелчков по носу не прощает. Могу почти с уверенностью сказать, что ваша смерть, дорогой Арлекин, была запланирована. Да-да-да! О-о! Она таилась в самой идее леерной переправы, и рывок «Абердина» был предусмотрен. Да-да! Еще до того, как вас вывели на корму флагмана, акустики доложили о появлении субмарин. Хорошо, что я был начеку и уравнял ход. Да и плотик на всякий случай уже приготовил. Не по душе мне грязные приемы. Даже если бы вы оказались немецким шпионом.

— Ну... случай со мной — частность. Маскемы, как сказал наш Верховный, приходят и уходят, а мы с вами — остаемся. И поэтому, сэр, благодарю за все от души. Проснулся бы я, если бы не «Черуэлл»? Вряд ли.

— Н-да... Спали вы на редкость крепко! — рассмеялся О’Греди. — Наверное, фаталист и верите в судьбу?

— Как у нас говорят, судьба — индейка. Надеюсь, моя не рождественская, обреченная под нож.

— Сэр («Ого!» — У Владимира даже приподнялись брови)! Забудьте о моем предложении стать рулевым фрегата.

— Нет, отчего же...

— Все! — Лейтенант-коммандер подобрал ноги и сжал кулак. — Отныне вы — гость «Черуэлла».

Эти слова О’Греди произнес за несколько секунд до трезвона колоколов громкого боя. Оба вскочили: боевая тревога!

 

На «веранде» — привычнее. К тому же, не хотелось мешать лейтенант-коммандеру. Знал, как нервирует командиров присутствие постороннего человека. Тем более во время боя. Поэтому и крикнул ему О’Греди, выскакивая из каюты: «Можете находиться где хотите, помогайте как можете, только не мешайте!» Очевидно, фраза претендовала на юмор, но Владимир шутки не принял — решил и в самом деле не мешать экипажу. Верный своему правилу — во время боя постоянно удерживать в поле зрения и море и небо, — занял место на левом крыле мостика.

Горбатый силуэт «эрликона» и неподвижные фигуры моряков возле него напоминали гигантского принюхивающегося комара. Опущенные стволы — нетерпеливое жало. Оно подрагивает в предвкушении жертвы, да вот беда — скрывает врага осенняя ночь. Даже океан лишь угадывается по скользящим, почти неуловимым бликам, которые гаснут быстрее, чем успеваешь их разглядеть. Оттого и мерцает ночь, оттого и не поймешь, рябит ли в глазах, или это беспокойное кружево кажется, а на самом деле его нет, и есть лишь густая чернота, в которой укрылась невидимая опасность. А кружево все-таки движется, переливается сгустками синевы, неясными и вкрадчивыми, потому что фрегат еле ползет, бесшумно раздвигая антрацитовую ночь, и только слабая пенная бахрома, ставшая более различимой у форштевня и обрамляющая зеленоватым пунктиром треугольник носовой палубы, напоминает о движении. Внутри треугольника угадывается главный калибр — primary armament, ниже — торопливое движение людей у станины «хеджехога».

Оказавшись не у дел, Владимир мог наконец без зудящей тревоги наблюдать за окружающим. Конечно, тревога все-таки оставалась — не без того! Да и куда денешься от нее? Но стала она вроде как отвлеченной. Ведь теперь всю ответственность за исход предстоящего боя, а значит, и за судьбу корабля и людей, нес другой. Только не мешать, сказал О’Греди. Но отстраненность, понял сейчас Владимир, быть может, гораздо тяжелее, чем возможность действовать самому и как-то влиять на ход событий.