А «Советогор» уже подходил к городу.
Мальчики наблюдали, как разворачивается берег с вросшими в песок ржавыми баржами, с полузавалившимися на бок пароходами, с протянувшимися вдоль воды черными, обуглившимися остовами зданий, за которыми поднимались большие, как в Сатарово, дома, а многие даже выше — в два, три ряда окон, одни над другими.
Исподлобья, со страхом смотрел Еремей на это огромное стойбище русских, где сидел в тюрьме дедушка, где только встречающих пароход было больше, чем всех Назым-ях; Антошка же глядел на город откровенно радостно, а Егорушка — равнодушно: он жил здесь три года назад, да и потом приезжал сюда с дедом.
Фролов легонько сжал локоть Люси, отзывая ее в сторонку.
— В помощь тебе, думаю, Алексея. Не возражаешь?
— Может, не надо? Чего доброго, бросится в глаза — посторонний человек. А так — все естественно: я была с Еремеем на пароходе, мальчик привык ко мне…
— Подстрахуемся! — обрубил Фролов. — Еремея не прячь, держи на виду — может, Арчев откроется. Но помни: головой отвечаешь за парнишку.
«Советогор» сильно стукнулся скулой в дебаркадер — людей на палубе качнуло, Фролов еле успел удержать Люсю, но кранцы смягчили удар. Шатнулись ветхие сваи пристани, колыхнув встречающих, которые кинулись ловить брошенные с палубы чалки.
— Что ж, будем прощаться. Вам пора… — Фролов, вернувшись к мальчикам, серьезно, по-мужски пожал руку Антошке, потом Егорушке. А ладонь Еремея задержал: — Значит, договорились, сынок. Жду в любое время. Сам бы тоже заглянул к тебе, но… работы много. Придешь?
Еремей кивнул. Сосредоточенно сопя, полез за пазуху кителя. Вытащил статуэтку и, не раздумывая, протянул Фролову.
— На. Пускай у тебя пока живет. Когда назад, на Назым, пойду, отдашь. — Он пристально поглядел на строгое лицо серебряной богини. — Где жить буду, не знаю. Может, там над Им Вал Эви смеяться станут. — Поднял глаза. — Никому ее не отдавай. Дочь Нум Торыма дедушку помнит, род наш помнит. Приходить буду, смотреть на нее буду, дедушку, Сатар-хот вспоминать буду. Береги Им Вал Эви.
Фролов обнял мальчика, но тот вырвался, отступил на шаг. Деловито снял пояс, подал Фролову — качнулся сотып с ножом, стукнулись медвежьи клыки, звякнули висюльки.
— Тебе отдаю. Ты дедушку знал. Бери. Память. — И хмуро добавил: — Все равно, поди, в городе с ножом ходить нельзя.
— Что верно, то верно, — согласился Фролов. — Хорошо, возьму. Большое спасибо, — задержал взгляд на расшитой сумке Ефрема-ики. — Этот качин мне очень дорог.
Когда сошли по сходням на берег, Люся опять принялась уговаривать Егорушку: может, тот все-таки согласится жить с Еремеем и Антошкой, но Егорушка упрямо твердил, что нет, нет, у него в городе есть свои — тетка Варвара с сестренками, что жить надо у сродственников, а не мыкаться по чужим углам.
Они миновали пыльную широкую площадь, окруженную кирпичными домами с железными дверьми, над некоторыми пестрели свежей краской вывески — Еремей прочитал только одну: «Чай и пельмени Идрисова», — свернули в тихую, затененную тополями улочку, прошли мимо спрятавшегося за кустарником дома с высокой башней, остроконечная зеленая крыша которого была украшена блестящим полумесяцем.
Улочка заканчивалась садом. В глубине его притаился веселый, в деревянной резьбе терем с надстроечками-пристроечками — такую избу Еремей видел только на картинках в книжке с русскими сказками у Никифора-ики, деда Егорки.
Люся взбежала на крыльцо, распахнула дверь с дощечкой: «Первый дом-коммуна детей Красного Севера».
В прихожей сидела полная старушка и вязала чулок.
Старушка подняла голову, привстала с табуретки.
— Люция Ивановна!.. Вот радость-то. Вернулись? — Здравствуйте, Анна Никитична, — Люся улыбнулась. Пошла было в коридор, но, вспомнив что-то, остановилась. — Вы ведь, кажется, на Береговой жили?
— Тама, тама, — старушка припечалилась. — Покеда не спалили ее нонешней весной смутьяны… А чего такое? Неуж квартеру для меня сыскали?
— Да нет… — Люся положила ладони на плечи Егорушки, повернула его лицом к старушке. — Родственники этого мальчика жили тоже на Береговой. Может, знаете их? Может, скажете, куда переехали?
— Мы не ра-бы! Ра-бы не мы! — заглушая Люсин разговор со старушкой, громко и не в лад гаркнуло за ближней дверью множество мальчишеских голосов. — Мир хи-жи-нам вой-на двор-цам!
Еремей даже чуть присел от неожиданности. Оглянулся вопросительно на Люсю.
Та ободряюще тронула его за локоть — все, мол, в порядке, не удивляйся, — и скрылась за соседней дверью.
— Ах ты, господи, воистину мир тесен, — слезно дрожал в наступившей тишине голос старушки, жалостливо смотревшей на Егорушку. — Знаю, знаю тетку твою Варвару-то, как не знать. Суседками были, кума я ей… Щас-то редко видаемся, далече друг от дружки живем. Ее в Дом водников поселили, а я, тута вот, за сиротками доглядываю. Не до гостеваний — с вашим братом, ое-ей, как глаз да глаз нужон. Детдом-то мальчишечий…
Открылась дверь, за которой исчезла Люся. Вышла пожилая, с туго зачесанными назад, скрученными на затылке в узел волосами женщина, одетая в черную юбку, белую кружевную блузку.
— Прошу сначала сюда, — женщина открыла дверь с красным крестом — Ну, мальчики, смелей! Этой процедуры вам не избежать.
