— Ты уж постарайся, — попросил Фролов. — Быстрей надо!
Дернул за козырек, нахлобучивая на лоб фуражку. Глубоко всунул руки в карманы тужурки и, стиснув зубы, задумался, припоминая все, что знал о капитане: закоренелый холостяк, либерал, кадет, сторонник Учредительного собрания, однако во времена колчаковщины вышел из партии, в знак протеста, как объяснил потом, против политики кадетов. В белой армии не служил — говорит, по убеждению, но… пес его знает, как увильнул, но не служил — это установлено. Впрочем, не служил и в Красной Армии, после освобождения Западной Сибири был направлен на восстановление речтранспорта. В эсеровско-кулацком мятеже не участвовал, хотя… Да нет, мало ли у кого какие знакомые — город небольшой, люди одного круга приятельствуют, на чай, на балычок, в картишки перекинуться друг к другу ходят, трудно избежать компрометирующих знакомств, — во всяком случае в «Союзе трудового крестьянства» он не состоял, а тем более в бандах боевиков не был. Есть, правда, пунктик — доводится капитан то ли племянником, то ли еще каким-то дальним родственником бывшему купцу-миллионщику Астахову, но мало ли кто чей родственник, а тут — седьмая вода на киселе…
— Товарищ командир, прошу наказать меня, — тихо, но решительно потребовал голос за спиной.
Фролов обернулся. В дверях рубки стояла Люся — вытянулась по стойке смирно.
— Как Пахомов? Что с ним? — сухо спросил Фролов.
— Я его вывела из шока. Сделала укол. Видимо, сотрясение мозга, — Люся помолчала и повторила настойчиво: — Прошу меня наказать… Я слышала, как капитан сообщил Арчеву о времени побега, и не доложила вам. — Добавила с горечью, но без малейшей попытки оправдаться: — Правда, догадалась об этом только несколько минут назад.
Фролов молчал, пытал взглядом. Штурвальный посмотрел через плечо на девушку, покачал еле заметно головой не то с сочувствием, не то с осуждением.
Люся задержала воздух в груди, выдохнула и, твердо глядя в глаза командиру, ровно, бесстрастно рассказала о том, как капитан во время прогулки арестованных напевал на французском языке о соловье-пташечке, вставляя слова «сегодня… после отбоя».
— За утрату бдительности объявляю вам, товарищ Медведева, выговор, — выслушав, сказал Фролов. — Кроме того, об этом случае доложите своей ячейке… — И не сдержался. С силой ударил кулаком в ладонь. — Как примитивно и нахально провел нас этот подлец! — Покачал головой, криво усмехнулся. — Ну, ладно, что было — то было… Не исправишь. — Попросил: — Идите, Люся, к ребятишкам. Как бы Еремей с Антоном не испугались, узнав, что Арчев на свободе.
Мальчики были взбудоражены. Антошка с Егоркой, успевшие уже побывать и в каюте, откуда сбежали пленные, и на палубе, захлебываясь от возбуждения, рассказывали Еремею обо всем, что узнали, что увидели. Еремей, торопливо одеваясь, угрюмо слушал.
— Я сам поймаю Арча, — сказал негромко, когда ребята выдохнулись и умолкли. — Ему надо Сорни Най… Будет, однако, искать меня… — Выпрямился, властно посмотрел на друзей. — Только Люсе об этом не говорите. Фролову не говорите. Охранять станут, помешают… Сейчас у Фролова шибко беда. Я помогу, — и упрямо, как клятву, повторил: — Я поймаю Арча. Сам.
В предрассветных сумерках Арчев, Козырь и капитан вышли из леса, сквозь который пробирались всю ночь. На опушке, когда открылся глазам город изломами охряных, коричневых, зеленых крыш, тусклыми золотистыми и синими куполами церквей, капитан и Козырь обессиленно опустились на землю. Арчев, часто и тяжело дышавший, выдернул из рук Козыря винтовку, разрядил ее. Размахнулся, забросил ее далеко в багульник, а затвор с силой метнул в другую сторону.
— Подъем, подъем! Хотите дождаться Фролова? — Ткнул в бок капитана. — Соберитесь с силами, Виталий Викентьевич. Где ваша… конспиративная квартира?
— Иду, иду… — капитан заворочался, тяжело встал.
Попетляв по сонным переулкам с черными от времени крепкими домами, которые слепо смотрели черными же, без огонька, окнами, троица, возглавляемая капитаном, прошмыгнула через широкую бывшую Соборную, а теперь улицу Освобожденного Труда, нырнула в проходной двор и закоулками выбралась в тупичок, который упирался в дощатый забор. Капитан, посматривая тревожно по сторонам, качнул в сторону плаху, висевшую на одном гвозде, придержал ее, пропуская Арчева и Козыря. Протиснувшись в дыру, очутились в густых зарослях сирени и черемушника. Капитан облегченно выдохнул, побежал усталой рысцой по тропке к низенькому, в облупившейся желтой штукатурке дому, видневшемуся сквозь ветви.
Арчев огляделся: широкий утоптанный двор с редкими островками пожухлой травы, распахнутые покосившиеся ворота, кованые копья и завитушки которых красно-буры от ржавчины; по ту сторону двора — двухэтажный, тоже желтой штукатурки дом с пузатыми колоннами у гранитного крыльца.
Пригнувшись, Арчев метнулся к капитану, который тянул руку к окну, закрытому ставнями.
— Позвольте, Виталий Викентьевич, это ведь бывший «Мадрид», — возмущенно зашипел Арчев, показав на дом с колоннами. — Бывшие меблированные комнаты и номера Астахова. А теперь — Дом водников!
— Точно! — подтвердил подскочивший Козырь. — Там же пролетариев, как нерезаных собак! Ну и хату же ты нашел, шкипер! Засыпемся мы из-за тебя, гадом буду!