Студент длинными скачками бросился к крыльцу дома, что с красным флагом. Козырь, прижимая к бедру винтовку, кинулся было к избе чекистов, но, заметив, что Урядник не смотрит на него, а наблюдает из-за угла амбара за часовым, вдруг резко развернулся, юркнул в коптильню. Забросил винтовку за спину, вынул нож и торопливо сорвал с жерди ближнюю рыбину. Вцепился в нее зубами, заурчал от удовольствия…
А Студент взметнулся на крыльцо, влетел в сенцы. На цыпочках прокрался к двери, ведущей внутрь дома, распахнул ее. Прыгнул через порог, присел, поводя из стороны в сторону револьвером.
— Кто здеся? — старик Никифор приподнял голову от подушки. Всмотрелся в худого, угловатого чужака с длинными, растрепанными волосами, с поблескивающими стекляшками на глазах и охнул. — Господи, спасе пресветлый, опять вы!
— Тихо, дед, тихо, — Студент выпрямился. — А внук твой где?
— У красных армейцев, — старик сел на постели. — Чего надоть-то?
— Харчи надо, дед, — Студент, не сводя с него револьвера, медленно двинулся к печке. — Орда меха не натащила?
— Нету пушнинки, сердешный, нету, — дед со страхом смотрел, как бандит приближается к печке. — Я тебе другого добра дам. Много дам! Тута советские были, так чего-чего тока не привезли.
Снаружи хлопнул выстрел. Студент присел, прижался к простенку, выглянул осторожно на улицу. Увидел: разметав ноги, откинув кулачище, в котором белела в лунном свете полоска ножа, лежит Урядник, а к нему, держа винтовку наизготове, приближается часовой.
За спиной что-то пискнуло, прошуршало. Студент через плечо заметил, как колыхнулась занавеска на печи, как сиганул с лежанки мальчонка, и, не целясь, выстрелил в пятно рубашки, мелькнувшей уже в двери. Промахнулся. И тут же увидел через окно, что чоновцы, уже высыпавшие из избы-казармы, круто повернулись на выстрел, на детский вопль: «Есеры! Есеры!», взвившийся с крыльца.
Студент ощерился, в два прыжка очутился около старика. Дернул его за грудки, развернул, схватил за шиворот, вытолкал в сени. Ткнул ему в висок дуло револьвера, пинком открыл дверь и, прячась за дедом, закричал:
— Не подходите! Застрелю старикашку! — пошарил взглядом по колыхнувшимся к крыльцу и замершим чоновцам. — Старшой! Брось оружие и покажись!
Латышев, поглаживавший, успокаивая, Егорушку, отодвинул его за спину, сделал шаг вперед. Отстегнул кобуру с маузером, положил на землю. Сказал негромко, но четко:
— Слушаю тебя, бандитская морда.
— Но-но, выбирай выражения, — взвизгнул Студент. — Прикажи приготовить мне мешок с харчами! И пусть твои пролетарии отойдут к остякам! — мотнул головой в сторону хантов, которые неподвижной цепочкой застыли около чумов. — Мешок отдашь деду. Мы с ним дойдем до леса, и там я его отпущу. А ты со своей сворой не сделаешь и шага за мной, понял?! А то старикашке каюк!
Козырь, подскочивший после первого выстрела к двери и глядевший сквозь щель на улицу, чуть не подавился рыбиной. «Ах ты, гнида, паскуда чахоточная! — Сдернул с плеча винтовку, отер торопливо рукавом губы. — Один удрать вздумал, дешевка? Ну дела: шестерка в тузы полезла!»
Он слегка приоткрыл дверь, просунул ствол винтовки, прицелился. «Нет картей — ходи с бубей!..»
— Сыночки, родненькие, пожалейте! — запричитал дед Никифор, оседая на обмякших ногах. — Ради внука молю, пожалейте! Убьет ведь меня ирод, ни за что убьет. Отдайте вы ему чего просит. Пущай подавится. Не ради себя, ради Егорушки прошу…
Козырь, стервенея, ловил на мушку Студента, но того почти не было видно: маячила, моталась в прорези прицела белая, в исподнем, фигура старика.
— Эх, дед, не в масть ты влип! — Козырь, задержав дыхание, нажал курок.
Никифор дернулся вперед, переломился в поясе. И тут же раздался второй выстрел. Студент, державший за шиворот старика и невольно склонившийся вместе с ним, взмахнул руками, упал рядом с дедом.
Чоновцы стремглав развернулись на выстрелы.
Дверь коптильни распахнулась, из нее вылетела винтовка. А следом вышел в лунный свет Козырь с поднятыми руками.
Маленькое веселое солнце начало уже сползать к острым вершинам елей, когда «Советогор», бодро дымя, вышел на рейд Сатарова.
— Лево руль! Круче лево! — приказал капитан штурвальному.
Потянулся к проволочной петле гудка и отдернул руку: вспомнил, что в прошлый раз было запрещено подавать сигналы. Посмотрел на Фролова, который, прижав к глазам окуляры бинокля, не отрывал глаз от берега, встревожился — такое жесткое, напряженное лицо было у командира. И тоже перевел торопливо взгляд на берег.
До поселка было еще далековато, но капитан разглядел и чумы на берегу, и красный флаг над домом, и синеватый дымок коптильни. А чуть повыше, на взгорке, — плотную шеренгу людей, которая отсюда, с парохода, казалась темной полоской. Разглядел и Латышева, узнал его по малиновым галифе. Латышев поднял руку — выросли над шеренгой тоненькие штрихи винтовочных стволов; опустил резко руку — до рубки докатился слабый раскат залпа.
— Дайте гудок! — приказал Фролов. Повел биноклем в сторону берега. — Кажется, на этот раз Никифор…
Капитан сделал опечаленное лицо. Потянул за проволочную петлю — плеснулся густой стонущий рев.
