Поиск-83: Приключения. Фантастика - [17]

Этот порядок заведен был с нового года, и Семченко хотя подчинялся ему, но не одобрял — канцелярия у Балина, как в губернской управе.

— Обзавелись, смотри-ка! — Караваев покачал головой. — И чего вы пишете-то друг другу?

— На ихнем эсперанто что ни напиши, все будто со значением выходит, — раздраженно заметил Ванечка, — всякая чепуха.

— Потому и пишем, — объяснил Семченко. Он давно понял, что на чужом, полупонятном языке любая мысль весомее кажется, чем на своем, родном. Ведь ее через труд понимаешь, через усилие, а не просто так, и оттого невольно начинаешь относиться к ней серьезнее. Кроме того, свои слова в разных мыслях встречаются, и не в мыслях даже, в пустой трепотне, а про чужие думается, будто они для этой, единственной, и созданы.

— На печати вашего клуба изображение звезды в круге и латинская надпись «эсперо»? — спросил Ванечка. — Точно? Так вот, письмо с этой печатью было нами обнаружено при обыске на петроградской квартире Алферьева… Да, того самого, о котором я говорил вчера…

— Письмо на эсперанто? — перебил Семченко.

— Да уж не на церковнославянском… Правда, речь в нем идет о вещах вполне невинных. О правописании имен собственных. Мне его перевели. Но неизвестно, что за этим кроется… Вот взгляните.

Содержания письма Семченко не понял, лишь отдельные слова. А почерк показался знакомым. Текст пестрел звездочками, которые, повторяясь внизу, под жирной чертой, отсылали к сочинениям доктора Заменгофа и указывали номера страниц.

— Посмотрели? — Ванечка отнял письмо. — Как, по-вашему, почему оно без подписи?

— Если письмо отправлено через клуб, отправитель может не подписываться. Оно выражает общее мнение членов клуба. Достаточно одной печати.

— Кто из ваших активистов мог его написать?

— Не знаю. Почерк не мой. Хотя знакомый вроде.

— Это еще не все, — неумолимо продолжал Ванечка. — У Алферьева найдено было другое письмо на эсперанто. Его автор пытался выяснить положение дел в центральных органах партии эсеров. Судя по вопросам, оно написано в апреле — мае этого года.

— Тоже без подписи?

— Да. И без печати… Но можно предположить, что его автор живет в провинции. Причем в местах, находившихся под властью Колчака.

— Конверты сохранились? — спросил Семченко.

— К сожалению, нет, но мне удалось выяснить что одно из этих писем, не известно, какое именно, было передано Алферьеву из «Амикаро». Это петроградский клуб слепых эсперантистов. Года три назад Алферьев вел там кружок мелодекламации на эсперанто… Он бывший артист.

— Так. — Семченко прикинул возможные варианты. — Нужно посмотреть, есть ли в нашем архиве копия первого письма… Покажи мне второе. — Он упорно продолжал говорить Ванечке «ты».

— Смысла нет. Оно написано измененным почерком.

— Может быть, их разные люди писали?

— Возможно, — согласился Ванечка.

— А первое ты показывал кому-то из наших?

— Балину. Он этот почерк сразу узнал. Знаете чей? Линева Игнатия Федоровича.

— Взяли его? — вскинулся Семченко.

— Не ваша забота… Вернемся к Алферьеву. Мы арестовали его шестого мая. Помню точно, потому что в тот день поляки взяли Киев… Но ему удалось бежать по дороге. Допросили Казарозу. Она заявила, что порвала с ним еще зимой, и с тех пор они не виделись. По наведенным справкам так и оказалось, ее выпустили…

«Порвала, — уже не слушая, думал Семченко. — Сама от него ушла. Разобралась и ушла…» Значит, все то, о чем вчера мечталось, могло и случиться — вечер, пустая улица, рука в руке. Сегодняшняя встреча, завтрашняя, прощание на вокзале, письма… Или все-таки не могло? Теперь-то понимал, почему она так взволновалась, когда услышала про клуб эсперантистов. Что уж, казалось бы! Но все равно горько было от этого понимания. Из-за него она согласилась, из-за Алферьева. Неужели еще любила? Ушла, а любила. «Значит, и на нем вина, не только на мне, — всплыла предательская мысль, и Семченко ее не оттолкнул, принял. — Может, и ему сегодня ночью явился доктор Заменгоф, окруженный розовым сиянием?»

— Вы слушаете меня? — спросил Ванечка. — Итак, через полтора месяца после побега Алферьева она вдруг засобиралась в гастрольную поездку по провинции, хотя почти год перед тем нигде не выступала. Причем поездка отнюдь не сулила особых выгод. Все прочие члены труппы — никому не известные артисты. А Казароза — певица с именем. Но она почему-то легко согласилась ехать на тех же условиях, что и остальные… Выходит, ей важен был маршрут поездки. К тому времени о клубе «Эсперо» мы уже разузнали. А тут и вы появились. Да еще с адресом банка на Риджент-парк, которым интересовался Алферьев… Улавливаете?

— Да уж как-нибудь, — сказал Семченко. — Вы думаете, что Алферьева скрывают местные эсеры. И кто-то из них связан с нашим клубом.

— Пришлось все-таки догадаться, — дернул головой Ванечка. — Куда денешься.

Было жарко. Муха, надсадно звеня, тыкалась в стекло. На подоконнике лежала сложенная газета с приставшими к ней мушиными останками. Ванечка взял ее, замахнулся, и муха тотчас улетела в другой конец комнаты.

— Они уже эту газету знают, — улыбнулся Караваев. — Образованные стали.

Ванечка удивился:

— Чего-о?

— А ты как думал! Вот хомяки. Я им с отрубями толченого стекла подсыпал, все ладом перемешал, а они отруби съели, стекло не тронули. Все нынче грамотные… На! — Караваев протянул Ванечке другую газету, чистую. — Попробуй этой.