Желоховцева дома не оказалось. До его прихода Франциска Андреевна усадила Костю пить чай с сухариками. Пока пыхтел самовар и настаивалась в чайничке «хербата», он взял с этажерки книгу французского историка Токвиля «Старый порядок и революция». Полистал рассеянно. Токвилем когда-то увлекался Сережа Свечников — цитировал к месту и не к месту, проводил сомнительные аналогии с нынешними событиями… Над столом звенели мухи, одна подобралась к блюдечку с вареньем. Костя приготовился шлепнуть ее сложенной газетой, но Франциска Андреевна удержала его за руку:
— Ты, Костенька, мух не обижай. Они твари полезные.
— Чем же полезные? — удивился Костя.
— А тем, что спасителю нашему на кресте пригодились… Как ему руки-ноги пригвоздили, хотели еще гвоздь в сердце вбить. А муха ему на грудь села. Кат видит: чернеется что-то на груди. Гвоздь, думает. Да так и не стал сердце прибивать. Вот муха, выходит, и пожалела спасителя…
— Чепуха! — Костя отложил газету.
— Ты, Костенька, через эту революцию нервный стал, — надулась Франциска Андреевна, — не понимаешь ничего. И Григорий Анемподистович таков же. Как у него коллекцию украли, сам не свой ходит. Чуть что — в крик. Не понимает, что здоровье дороже всего.
— Какую коллекцию?
— Ну, блюда разные серебряные, монетки. Он у меня еще уксус выпрашивал — чистить их… Не напасешься уксусу!
Все было напрасно — и ночной лес под Глазовом, и мокрые скользкие крыши вагонов, и шаги патрулей — мимо, мимо! — когда сердце бултыхается у горла, а рука сама тянется к карману с оружием.
«Он же меня подозревает!» — вдруг догадался Костя.
— Григорий Анемподистович куда-то обращался?
— Ходил вроде в комендатуру.
«Ага, значит, все-таки заявил… Интересно, сказал ли обо мне? А если сказал, то все сообщил, что знает, или нет?»
Франциска Андреевна вздохнула:
— Видно, и обедать сегодня не придет. Совсем о своем желудке не думает!
Отказавшись от чая, Костя попросил у нее бумагу и карандаш. Написал:
«Григорий Анемподистович, нам необходимо встретиться. Догадываюсь, что мне не удалось избежать Ваших подозрений. Но они напрасны, даю слово. В ближайшее время зайду к Вам домой. К. Т.».
Нужно было идти — Лера уже ждала его у Андрея с известиями от Федорова.
Он сложил листок, и в памяти всплыло вычитанное где-то наблюдение: письмо, написанное карандашом, подобно разговору вполголоса.
Едва Костя вышел на улицу, его окликнули:
— Трофим-ов!
Он обернулся, успев заметить впереди, в полуквартале, двоих солдат. Солдаты были одни, без офицера, и, следовательно, опасности не представляли.
— Наше вам с бахромочкой! — Костю нагонял зубной техник Лунцев, обладатель лучшей в городе нумизматической коллекции.
Года полтора назад Костя с Желоховцевым пытались приобрести у него для университета несколько персидских монет, но Лунцев заломил такую цену, что от покупки пришлось отказаться.
— Давненько не видались, давненько! — Он с чувством пожал Косте руку. — Говорили, будто ты в большевизме подался. Болтовня? Ну, не отвечай, не отвечай. Мне, знаешь, все едино!
— Да я к своим уезжал, — сказал Костя. — В Соликамск.
— А удачно ты мне попался! Мне как раз консультация требуется. — Лунцев достал маленький бумажный пакетик, развернул и поднес на ладони Косте. — Глянь, какой образчик!
Костя взял монету.
Это была серебряная драхма шахиншаха Балаша с небольшим отломом — экземпляр редчайший. На аверсе — погрудье шахиншаха с исходящим из его левого плеча языком огня, на реверсе — голова Ахурамазды в пламени жертвенника. Серебро чистое, без патины, на отломе — мелкозернистое, тусклое. Дырка для подвески залита позеленевшей медью.
Костя сразу узнал эту драхму по дырке и характерному отлому. Спросил, напрягшись:
— Откуда она у вас?
Лунцев расплылся:
— Что, хороша?
— Я спрашиваю, откуда у вас эта монета?
— Только что у Федорова выменял на два краковских свободных полузлотых. Он же у нас с приветом, польские монеты особо собирает. Мать у него полька была, что ли, из ссыльных…
Лунцев внезапно замолчал, уставившись на кого-то за спиной у Кости.
Костя не успел обернуться, как его крепко обхватили сзади. Ощутилось на затылке теплое дыхание. Из-за плеча вынырнул солдат в черных погонах, оттолкнул Лунцева и наставил на Костю винтовку.
— Я его сразу засек — сказал тот, что стоял за спиной. — Смотрю, сходствует!
— Не болтай, — отвечал второй. — Окликнули, вот и признал… Давай-ка пощупай его.
Лунцев торопливо рвал из-за пазухи удостоверение:
— Граждане солдаты, я заговорил с ним совершенно случайно! Я зубной техник, меня все знают. Вот мой адрес. Прием ежедневно, по воскресеньям и всем праздникам, кроме двунадесятых. Милости прошу…
Не обращая на него внимания, солдат щелкнул затвором:
— Руки подыми!
Костя поднял рук, зажав в правом кулаке драхму шахиншаха Балаша.
— Чего кулаки-то собрал? — Дуло царапнуло тужурку, вновь отодвинулось.
Костя еще выше приподнял руки, развел пальцы. Монета скользнула в рукав, прокатилась под рубахой и щекочущим холодком замерла на боку у гашника.
Второй солдат отпустил его, зашел спереди. Лицо подвижное, улыбчивое — этакий краснорядец. Он быстро, сноровисто охлопал Костю по груди, потом по животу, по бедрам. Нащупав в заднем кармане браунинг, не стал сразу его вытаскивать, а обернулся и подмигнул товарищу: