Поиск-81: Приключения. Фантастика - [25]

Костя, старательно пряча лицо в воротник шинели, все время поглядывал назад, на Кунгурскую, откуда должен был появиться верховный правитель. Рука сжимала в кармане холодеющий браунинг. Металл холодел, пальцы стыли, и уже не было того ощущения мертвой слитности руки и рукоятки, при котором и целиться-то почти не нужно — пуля сама найдет цель.

Ни Андрею, ни кому-либо другому Костя ничего не сказал о своем намерении убить Колчака. Зачем? Начали бы отговаривать — эсеровские методы и прочая… Но, честно говоря, дело не только было в этом. Хотя накануне он написал прощальные письма — родителям в Соликамск, Лере и Желоховцеву, но оставил себе маленькую лазейку, решив стрелять лишь в том случае, если наверняка. Не для самооправдания стрелять, а для дела. Но тут возникло и сомнение — действительно ли он не выстрелит потому, что невозможно, или желание жить убедит его в такой невозможности?

Отчасти и поэтому он никому ничего не сказал.

Никто его не посылал, он шел сам и оставлял за собой право трезво взвесить все шансы, не боясь ничьего осуждения, кроме своего собственного.

Внезапно шум на площади смолк, замерли пепеляевские солдаты, сразу четко отделившись от толпы, и в наступившей тишине ясно стал различим хряск многих копыт, бьющих в плотную снежную корку на мостовой. Из-под горы на полном скаку вынеслись четыре казака в черных папахах, за ними — коляска, запряженная парой рысаков. В коляске сидели двое: один бородатый, другой длинноголовый, с бритым лицом. В нем Костя по портретам узнал генерала Гайду. Вокруг, тщательно выдерживая дистанцию, скакали казаки конвойного полуэскадрона. Возле собора те из них, что были впереди и с боков, оттянулись назад, резко осадили коней, взбив белую пыль. Поматывая заиндевелыми мордами, заржали лошади. Толпа расступилась. Грянуло «ура», кое-кто бросил вверх шапки. Верховный правитель вышел из коляски прямо на ковровую дорожку, расстеленную от паперти. Он был высок, прям, осанист, его большое неподвижное лицо почти не раскраснелось от мороза и быстрой езды, лишь усы и верх бородки обметало инеем.

Костя все время старался держаться в стороне, но теперь неожиданно для себя очутился в самой гуще толпы. Он начал протискиваться вперед, уже не думая о том, что его могут узнать, но далеко пробиться не удалось — задвинули, затерли. Колчак уже всходил на паперть. Навстречу ему из соборных врат почти выбежал епископ Борис. Такое было ощущение, будто он ждал у самого порога и тщательно рассчитал время, чтобы встретить адмирала точно на середине паперти. Они обнялись, расцеловались, и лишь потом Колчак склонил голову под благословение. Тут же по боковым ступеням вспорхнула девочка в меховой шубке. Закрасневшись, подала икону. «От церковно-приходских советов губернии!» — возгласил епископ. «Святой Георгий, не иначе», — сказали рядом с Костей. Колчак поцеловал икону, высоко поднял ее над толпой — и верно, это был Георгий, топчущий змия. Раздалось несколько возгласов: «На Москву! На Москву!»

Подарок расценили как намек на герб белокаменной столицы.

Костю теснили со всех сторон, он едва мог пошевелиться. Чтобы выстрелить, нужно было долго тащить вверх руку с браунингом. Да и расстояние выходило приличное — саженей двадцать. «Нет, стрелять невозможно», — со стыдным чувством облегчения подумал он, продолжая следить за церемонией на паперти… От городской управы поднесли каравай на серебряном блюде. Колчак приложился к нему губами, передал Гайде. Тот еще передал кому-то из свитских офицеров, и в этот момент передние прорвали оцепление. Толпа рванулась к собору. Прежде звонили лишь верхние, мелкие колокола, а сейчас разом ударили средние и нижние. От густого, сотрясающего воздух звона по крыше архиерейского дома медленно пополз снежный пласт. Сорвался вниз. Кто-то закричал, и с этим криком, звоном, беспорядочным движением человеческих тел вокруг Костя ощутил в душе небывалую легкость. Это была легкость преодоленного сомнения, упоительная пустота, какую после, на фронте, он испытывал во время атаки. Он уже понимал, что его вынесет к самым ступеням. Рука с браунингом напряглась, одеревенела. И тут взгляд его задержался на одном из офицеров, стоявших за спиной у Гайды. Офицер держал блюдо с караваем. Блюдо, видимо, мешало ему, он не знал, что с ним делать, и держал его на отлете, неловко вытянув руки. Каравай покоился на расшитом полотенце, а из-под полотенца виднелись обрамлявшие края блюда фигурные фестоны.

Ошибиться Костя не мог — это было блюдо шахиншаха Пероза!

От неожиданности он замер, и в этот момент его сильно толкнули сзади. Костя упал на одно колено, всеми силами стараясь не надавить на спусковой крючок, а когда сумел подняться, широкая спина верховного правителя уже исчезла в распахнутых вратах. Навстречу ему в таинственных глубинах собора взлетели голоса певчих. Вслед за Колчаком двинулась свита, затем городские власти. Каравай куда-то пропал, а блюдо шахиншаха Пероза оказалось в руках у невысокого толстого человечка с брыластыми щеками, в котором Костя, присмотревшись, узнал доктора Федорова — члена управы и страстного нумизмата…