Похвали день вечером - [51]

— Я тебя провожу, — сказал он. — И вообще, давай, заглядывай.

После теплой, уютной квартиры и горячего чая мороз показался обжигающим.

— Градусов двадцать, — сказал Соколов. — Не представляю, как это бывает под пятьдесят.

Он хитрил. Все-таки ему было страшно интересно узнать, что же случилось с Козловым, — обыкновенное любопытство человека, не представляющего, как это можно преступить закон и оказаться по ту сторону обыкновенной жизни и обыкновенных радостей. Спросить об этом прямо он не мог и понимал, что Козлову неприятны даже самые воспоминания о том, и что он, конечно, не расскажет ничего.

— Когда под пятьдесят, — сказал Козлов, — кругом сплошной туман. Я однажды бульдозер чинил, надо было треснувший лемех заварить. Спрашиваю водителя — на камень наскочил, что ли? Оказалось — на пенек. И пенек-то, говорит, был — ногтем сковырнуть можно, а вот что мороз делает. Стальной лемех пополам…

— Да-а, — протянул Володька. — А люди как же?

— Работали, — коротко ответил Козлов. — Зато весной красота какая! Марьин корень зацветает. Вроде пиона. И еще розовые ландыши. Здесь таких не увидишь.

И снова Володька понял, что единственное хорошее, бывшее с этим человеком там, это розовые ландыши и цветение марьиного корня, а обо всем другом он не хочет думать.

— Ну, будь.

— До завтра.

Козлов уехал, и Володька Соколов даже не мог представить, что значил для Козлова сегодняшний вечер — этот час, проведенный в его доме, хотя ровным счетом ничего не произошло. Ну, поглядели фотографии, попили чайку с вчерашним пирогом, поговорили самую малость — всего и дела-то.

Козлов не мог похвастать ни такими фотографиями, ни такими вырезками из газет. Где-то, в каких-то архивах хранились его другие фотографии — в фас и профиль, в папке с надписью «Дело № 181/16. Начато 18 октября 1968 года, окончено 23 октября 1968 года». Впрочем, была и газетная вырезка, ее хранила мать. Тогда же, в октябре шестьдесят восьмого, в «Вечерке» появилась заметка «Грабители наказаны». Козлов помнил ее наизусть.

«18 октября продавщица кафе-мороженое на станции К., придя утром на работу, обнаружила, что замок с двери сорван. Прибывшие на место происшествия сотрудники милиции установили, что преступники похитили несколько бутылок шампанского. Служебная собака не смогла взять след, так как под утро прошел сильный дождь.

Но уже к вечеру удалось напасть на след преступников. Ими оказались нигде не работавший ранее судимый К. Н. Григорьев и его собутыльники — художник-реставратор Н. П. Могилевскии и продавец овощного магазина Л. И. Шахно. Немного позже был задержан и четвертый участник ограбления — студент одного из ленинградских техникумов М. Н. Козлов.

Народный суд Невского района, рассмотрев дело об ограблении, признал всех участников виновными. Любители выпить приговорены к различным срокам заключения».

…Он помнил эту заметку наизусть, но плохо помнил тот злосчастный день. Вернее, вечер. Днем он был в техникуме, сдавал курсовую работу — последнюю свою работу на тему «Металлургия ручной электродуговой сварки». Потом пошел проводить Иру. Как всегда, минутку постояли на лестнице, и, как всегда, поцеловав его в подбородок, Ира побежала наверх. Она была маленькая, и ей надо было подниматься на цыпочки, чтобы поцеловать его.

Уже возле самого дома повстречался Григорьев, бывший сосед по квартире: «А, Матвейка, сколько лет!.. Идем со мной. Никаких разговоров! Сегодня наш день. Ребята собираются — золото, и пленочки есть с битлами. Посидим, послушаем, то да се…»

Почему он согласился пойти? Просто было хорошее настроение. Наверное, поэтому. Курсовая сдана, Ира его любит, дома никого нет — скучно. И не очень отнекивался, когда хозяин дома поднес ему стакан водки и огурчик. «Ну, будь мужчиной», — сказал Григорьев, и Козлов весело тряхнул головой. Через несколько минут он уже перестал что-либо соображать. Так, какие-то отрывки воспоминаний.

…Ночь, и они на перроне. Кто-то рядом бренчит на гитаре. Потом никого, он один, мимо проходят пустые электрички.

…Какой-то парень с девушкой. «У тебя есть закурить?» Парень дал закурить. Козлов не курил, и от дыма ему стало нехорошо.

…Опять электричка. Он заснул, и его растолкали уже тогда, когда поезд подходил к Ленинграду. Обрывок разговора: «У тебя дома кто?» — «Никого. Соседи». «Там пить нельзя», — сказал Григорьев. «Ладно, довезем и оставим», — сказал Шахно.

Утром он еле поднялся. Голова разламывалась, ноги дрожали, во всем теле была странная, никогда прежде не испытанная слабость. В техникум, на занятия, он уже опоздал. Матвей пошел в ванную — благо в этот час квартира пустовала: кто на работе, кто в школе, — и долго мылся холодной водой: вроде бы стало легче.

Вчерашнее вспоминалось с трудом. Смутные образы сменялись один другим, быть может, даже не в последовательности, не в очередности, пока не всплыли эти слова: «Ладно, довезем и оставим…» Он подумал, что это было сказано про него, — и тут же увидел чужой рюкзак, засунутый под письменный стол.

Он потащил рюкзак — звякнули бутылки. Тогда Козлов лихорадочно рванул белый шнур — и сразу открылись серебряные головки. Откуда? И столько сразу?