Похвали день вечером - [48]

— Я серьезно, — сказал Савдунин. — Красота человеку всегда нужна.

— Красота! — усмехнулся Непомнящий, отворачиваясь. Лосев заторопился. Ему надо по делам. Непомнящий сказал: — В соседнем гастрономе у тебя дела. Вот и вся красота жизни.

Лосев ушел, и Савдунин спросил:

— Пьет?

— Да уж…

— Плохо, — сказал Савдунин.

— Вы всегда очень правильные вещи говорите, — снова усмехнулся Непомнящий. — Как по-писаному.

Савдунин глядел на него и думал: откуда такая злость? Казалось, в Непомнящем все кипит и только ждет момента, чтобы вырваться наружу. «Конечно, они удивились, что я пришел. Но зачем же так злиться? Как это он сказал? «Всегда правильные вещи…»

— Я жизнь прожил. Научился.

— Других не надо учить. Мы тоже кое-чего знаем.

Высокий, черноглазый Непомнящий словно бы источал какую-то странную энергию, и Савдунин безошибочно улавливал ее, еще не в силах определить, что же это за энергия.

— Ты всегда такой? — спросил Савдунин.

— Более или менее. Стараюсь быть постоянным. Говорят, постоянство — очень хорошее качество. Вот вы говорите, что научились кое-чему в жизни. Так как, по-вашему, хорошее оно или плохое?

— Бывает и глупое постоянство, — Савдунин сидел за столом, положив на него руки с короткими сильными пальцами. Непомнящий не понял, почему вдруг, ответив ему, Савдунин поглядел на свои пальцы и сказал: — Плохо.

— Что плохо?

— Что Лосев пьет.

— А-а…

— Сварщику нельзя… Шов идет не тот. Я как из отпуска вернусь, будто снова привыкаю.

Это было правдой. Даже самые опытные сварщики после отпуска какое-то время работают хуже. Рука отвыкает держать дугу.

Непомнящий спросил:

— А вы тоже всегда такой? Ну, в смысле разговора.

— Всегда, — вздохнул Савдунин. Сейчас он не уловил ехидства в этом вопросе. Ему даже показалось — вот начинает раскрываться парень.

— Тогда помолчим, — засмеялся Непомнящий. — Молчание — золото.

Савдунин молчал. Он не хотел говорить, что заходил к своему приятелю, инструктору из отдела кадров, и попросил его показать документы членов бригады. В тощей папке вместе с бумажками с прежнего места работы лежала автобиография Непомнящего: «Родителей нет, воспитывался в детском доме». Была там и характеристика, присланная с Петрозавода: «Работал хорошо, взысканий не имел. С товарищами неуживчив, резок, груб…» Савдунин невольно поставил рядом эти две строчки: «воспитывался в детском доме» и «неуживчив, резок, груб», подумал, что именно в этом кроется связь. Хотя разве все, кто воспитывался в детских домах, обязательно неуживчивы и грубы?

— Ладно, — сказал он, поднимаясь. — Картинку одну дам. Повесишь.

— «Три богатыря» или «Мишки в лесу»? — спросил Непомнящий. — А Софи Лорен не имеется?

Савдунина не обидела эта насмешливость. Но ответил он не сразу.

— Зря ты так. Я понимаю — трудно, неуютно… Дело не в картинках, конечно. Как жить — это от самого человека зависит. — Он снова замолчал, будто ему надо было отдохнуть немного от такого количества слов. И вдруг спросил: — Ты знаешь, что самое ценное в человеке?

— Ну, конечно! — усмехнулся Непомнящий. — Честность, трудолюбие, уважение к старшим, любовь к общественной работе. Хватит или еще?

— Еще, — сказал Савдунин. — Доброта.

— Я не против, — через силу рассмеялся Непомнящий. Его раздражал этот разговор. Почему пожилые люди непременно считают себя вправе поучать? Прожили больше? Жили хуже, тяжелее? Это еще не заслуга. Он не очень вдумывался в то, о чем говорил Савдунин, мешала раздраженность. — Я только не понимаю, к чему вы все это…

— Светлей жить, — уже подойдя к двери, ответил Савдунин.

Непомнящий снова отвернулся к окну и смотрел, как медленно Савдунин переходит улицу, встает в очередь на автобус. Интересно, как он втискивается в автобус? Наверное, всякий раз кто-нибудь непременно да скажет: «Вам, гражданин, персональный автобус положен».

3.

Каждое утро, минут за двадцать или за полчаса до смены, в «киоске» собирались мастера, и Шурочка брала «полотенце» — так назывался длиннющий лист бумаги с суточным заданием. Мастера долго не засиживались, получали свои задания и уходили: споры были редкими, и то лишь тогда, когда шли конструкции с повышенными требованиями, а по технологии на сварку получалось мало времени. Тогда вызывали нормировщицу, и спор обычно заканчивался миром.

Начальник участка Роберт Иванович Клюев знал, что в таких случаях надо идти навстречу мастерам. Любая спешка неизбежно приведет к браку, пусть уж лучше рабочий делает все спокойно. Такие споры были уже привычными и даже не похожими на спор: ну, попросил мастер еще несколько часов, иной раз даже половину тех, что записаны в технологии, — разве это спор? Поэтому, когда по узенькой железной лесенке «киоска» поднялся Савдунин и боком протиснулся в дверь, Клюев насторожился.

Когда-то, лет двадцать назад, Роберт Иванович Клюев, демобилизованный сержант, появился здесь, на «Коммунисте», и тут же потребовал, чтоб его отдали на обучение самому опытному мастеру. Неважно, какому. Токарю — пусть токарю, кузнецу — пусть кузнецу. Кому угодно, лишь бы самому опытному. Кадровик, разговаривавший с ним, удивленно спросил: «А тебе зачем самый-самый?» Клюев ответил: «Жить тороплюсь. Время, как известно, идет в одну сторону». Но сначала он три месяца занимался здесь же, в заводской школе, и только потом его направили к Савдунину. В ту пору заводу позарез нужны были сварщики.