Похождения Шипова, или Старинный водевиль - [14]

— Да ты меня не слушаешь, — обиделся Гирос.

— Давай, давай, — сказал Шипов, проглатывая слюну. — Продолжай, се муа.

— …Да, с чего же начать? Наливаем с графом по одной. По второй…

— Ваше здоровье, граф.

— Ваше здоровье, господин Гирос.

Теперь можно и закусить. Но я голоден чертовски. Ну что мне грибок там, другой? А плесну-ка я, думаю, щей. Это будет в самый раз… Горяченького, горяченького? Ну, наливаю. Сижу, ем. А время меж тем идет. Пора, думаю.

— Ваше сиятельство, — говорю, — я целую ночь не спал, все думал о сказанном вами. Вы правы, письма в Сенат и даже на высочайшее имя — это все вздор… Но где же та молния, которая способна согреть и озарить мою мятущуюся душу? Где, я вас спрашиваю? Мы с вами просвещенные люди, да неужели же нет для нас благородной почвы, которую мы могли бы возделать?

Буря, Мишель! Я разбудил бурю. По его лицу идут пятна. В глазах слезы. Руки дрожат, водка расплескивается… Ага, думаю, взял косточку, взял все-таки! Теперь легче пойдет. Всегда, знаешь, стоит одну всучить, как остальные и предлагать не надо. Такая жадность просыпается в человеке, что только успевай бросай, брат…

— Я знал, господин Гирос, что вы в высшей степени благородный и смелый человек. Я должен перед вами открыться. А не кажется ли вам, что вполне можно где-нибудь вдали от просвещенных столиц, не произнося зажигательных речей и не мозоля глаза официальным властям, вести тяжбу с режимом?

— Не улавливаю сути, — говорю. — Это в каком же смысле? Как то есть понимать, что вдали, и не произнося, и не мозоля?

— А вот так, — говорит, — где-нибудь в глуши встречаться с людьми, беседовать, собирать деньги в помощь господину Герцену…

— Кому? — спросил Шипов.

— Известный возмутитель, Мишель. Живет в Англии… Да, помогать, значит, этому Герцену, крестьянам жужжать в уши, что больно их притесняют, притесняют… А когда придет, мол, время, молнию-то и запустить.

— Хм, — сказал Шипов, — а полиция, лямур-тужур, на что?

— А полиция, мол, и не заметит, — захохотал Гирос.

Вот так. А я, брат, намекаю ему, что, мол, не его ли имение эта глушь, где молдао подобными делами заниматься.

— Мало ли имений, господин Гирос, — смеется, — где можно… Имений много…

Понимаешь, Мишель, я сижу сам не свой. Понимаю, что я его ухватил. Ухватил ведь. Держу! Ну, думаю, еще одну косточку я тебе швырну, авось не подавишься.

— Ваше сиятельство, — говорю, — дозволь, я тебя буду Левой называть?

Он, знаешь, сначала удивился немного, даже поморщился:

— Левой?.. А не рано ли?.. Как-то это немного не того, а?

— Да нет, что ты, — говорю, — господь с тобой! Ты меня не понял. Это наедине, наедине. А на людях, если хочешь, ты для меня Лев Николаевич… Мне ведь ничего не стоит.

— Ну ладно, — говорит, — бог с тобой.

— Вот и чудно, — говорю, — вот и чудно! Давай, Левушка, еще по одной?

Еще мы выпили.

— Если хочешь, — говорит, — приезжай ко мне в Ясную. Поживи, осмотрись… Может, и тебе дело найдется. Сегодня вечером приходи непременно, цыган позовем, будем отъезд мой отмечать…

— Когда же он, Амадеюшка, домой-то собирается?

— Дня через два. Говорит, еще кое-какие делишки обтяпать нужно. А сам подмаргивает, каналья.

— Теперь, — сказал Шипов, — завернем-ка мы, тре жоли, в трактир. — И он рассказал о студентах.

— А ты, оказывается, не теряешься! — захохотал Гирос. — Мое сердце с тобой!.. Может, ты мне денег дашь? Ну, Мишель, что ж я без денег? Мне ведь ехать не на что…

И они отправились в трактир Евдокимова, где произошли уже известные события.

И вот Шипов шел теперь с Матреной рядом по ночной Москве, Столица словно замерла вся. Прохожих не видно. Только случайный извозчик медленно проплывает мимо, подремывая на ходу; захрипят, залают во дворах собаки, переругиваясь, и тут же успокоятся; какой-нибудь безумный петух, не разобравшись спросонок, вдруг возвестит утро. А так тихо в Москве. Очень тихо.

Молча, не говоря друг другу ни слова (Шипов — раздумывая, Матрена благоговея), шли они через Газетный на Тверскую. И вот уже злополучный трактир Евдокимова скрылся за углом, и вот уже гостиница поравнялась с ними. Она была темна, только из-за ставен кое-где пробивался свет — в ресторане гуляли. Может быть, и граф с Гиросом опрокидывали сейчас по последней рюмочке, и Шипов представил себе своего компаньона, захмелевшего, веселого, тычущего длинным носом в благородную щеку графа. Может быть, и черненькая, красногубая молодка видела сейчас третий сон и почмокивала во сне, разметавшись вся…

Вдруг дверь гостиницы растворилась, старый швейцар вышел на крыльцо и принялся для какой-то надобности набирать в миску снегу.

— А что, любезный, — спросил Шипов, — их сиятельство граф Толстой спят-с али в дорогу собираются? А может, с цыганами гуляют?

— Вестимо, спят, — охотно откликнулся старик. — Они, чай, пять дён как уехали. Теперича дома-с у себя спят… Может, спят, а может, и гуляют. Барская воля.

— Как это уехали? — переспросил Шипов с ужасом. — Да рази они не у себя-с в нумере?

— А так и уехали. Я сам их провожал… В Тулу-с.; Слабость разлилась по телу Михаила Ивановича.

— А может, в нумере они? — спросил он без надежды.

— У них в нумере господин статский советник Баскаков с супругою, сказал старик и захлопнул дверь.