Похождения Шипова, или Старинный водевиль - [13]

Вот это письмо Михаила Зимина

СЕКРЕТНО

Московскому Обер-Полицмейстеру,

Свиты Его Величества, Господину

Генерал-Майору Графу Крепи, у

Имею честь доложить Вашему Сиятельству, что, намереваясь отправиться в Тулу по приказанию Вашего Сиятельства, касательно наблюдения за имением Их Сиятельства Графа Толстого, оставался в Москве, а не отправлялся по назначению вследствие нахождения Их Сиятельства Графа Толстого в Москве в нумерах Шевалье и по причине наблюдения за ними, что помогло о многом таком узнать, чего Ваше Сиятельство и не мыслило себе а теперь отправляюсь в Тулу по назначению Вашего Сиятельства с сообщением о скором времени всех подробных обстоятельств.

И лихо вывел свою новую, секретную фамилию.

Тщательно перебеленное писарем, это донесение Шипов сдал в канцелярию обер-полицмейстера и, весьма довольный собственной сметливостью, заторопился обратно — послушать Гироса о его приключениях.

На углу Газетного и Тверской, на условленном месте, компаньона еще не было, а стояли два студента, один высокий, а другой пониже, с бородкой. Михаил Иванович оборотился к ним спиною и любовался Тверской в предвечернее время, думая о том, как он ловко все-таки опередил частного пристава Шляхтина и какая была та исчезнувшая, черненькая, с красными губами (куды Матрене-то)…

Вдруг до слуха его донеслось имя графа Толстого, произнесенное одним из студентов. Тут Шипов навострился и стал слушать. Сперва разговор шел какой-то непонятный, так себе, бестолковщина одна, но затем выровнялся и потек, словно быстрая речка. И через пять минут Михаил Иванович, к изумлению своему, понял, что студенты эти и есть из тех, которых граф Толстой наприглашал в свое имение учительствовать и о которых беспокоился вчера частный пристав Шляхтин, когда в городской части объяснял ему, Шилову, суть дела. И еще услышал Шипов, что через день-два намерены студенты отправиться по месту своего нового жительства, а именно — в имение Ясная Поляна.

Тут Шипов заволновался, как бы не упустить добычу, но услышал фамилию Евдокимова и понял, что молодцы намерены перекусить подешевле, а может, и пропустить по случаю отъезда.

Аи да денек! Судьба сама кидала Шипову в руки жареных перепелочек.

В этот момент и появился господин Гирос.

Рассказ Амадея Гироса

…Ну вот, Мишель, вхожу, значит, поднимаюсь по лестнице, иду по коридору, а он уже идет. Ждет, представь себе! Дверь в нумер распахнута, и ждет.

— Что же так поздно, господин Гирос? — говорит радостно. — Я вас просто заждался!

— Да я спешил, ваше сиятельство, — говорю, — колесо у кареты соскочило, левое заднее.

— Это ужасно, — говорит, — но слава богу, заднее.

Проходим в комнаты. На нем вишневый халат, на ногах персидские чувяки из парчи, в руках трубка. Пахнет духами, кофеем.

— Очень рад, что вы пришли, — говорит, — ну просто очень. Мы с вами так приятно провели вчера время. Я как проснулся, все о вас думаю. Думаю: где этот приятный господин? Где же он? Не угодно ли кофею?

— Можно, — говорю, — отчего же… Мне также, граф, приятно было с вами беседовать. Особенно — об эманципации. Больной вопрос.

Бросил ему косточку. Он не берет. Ничего, думаю, дай бог время. Пьем кофе. А хочется есть чертовски. И он, представь, словно в душу заглянул.

— Простите, господин Гирос, я так обрадовался вашему приходу, что совсем позабыл спросить: изволили вы завтракать?;.

— Представьте, ваше сиятельство, нет, — говорю. — Эта история с каретой выбила меня из привычного порядка… Но, полноте, не беспокойтесь.

Он очень заволновался, вскочил, захлопал в ладоши. Вошел лакей-старик. Граф ему наговорил, наговорил, наприказывал. Не прошло и минуты — тащит. Весь стол уставил. И графинчик, представь.

— Ну, ваше сиятельство, раз такое дело, — говорю, — не откажите компанию со мной разделить.

— Ах, да я сыт, — сокрушается он. — Впрочем, ежели слегка только, чтобы вам не скучать. Пейте-ешьте на здоровье.

А стол уставлен весь, я тебе говорил. Все сияет, блещет, переливается. Пар идет… Так, думаю, с чего же начнем? Может, с пирога? Очень хороший пирог, с грибами, только что из печки… Нет, думаю, для начала, пожалуй, можно и обжечься.

В этом месте Шипов вдруг вспомнил, как, бывало, выкатывал он в доме князя Долгорукова столик красного дерева, полированный, с перламутровыми украшениями на крышке, весь такой важный, на четырех изогнутых ножках да на колесиках. Крышка его поднималась, опрокидывалась, а из-под нее вылезал на свет божий целый полк графинчиков и штофчиков, тоненьких, пузатых, граненых, плоских, в которых мягко колыхались всевозможные настойки, окрашенные в невероятные цвета то ли сами по себе, то ли от разноцветного посудного хрусталя. Каких там только настоек не было! Затейлив человеческий вкус и безграничны его ухищрения. Пестрая, ароматная, жгучая эта армия вызывала слюну, а рядом, тут же, возвышались хрустальные рюмочки и тихо звенели от малейшего прикосновения… Глазам было больно глядеть на все это богатство, и выбирать было трудно, с чего начать: то ли с хреновочки, слегка мутноватой от соков, выпущенных щедрым корешком, покоящимся на цветном дне; то ли с бледно-желтой лимонной; тo ли с чесночной; а может быть, и с зубровки, едва зеленоватой и таинственной, словно русалочьи глаза, в которой неподвижно и изящно изогнулась пахучая травинка, сама похожая на спящую русалку… Ах, начинай с которой хочешь!.. Но это не все. Тут же в хрустальных вазочках мелкие кубики ржаных сухарей, или капуста с клюквой, или скрюченный ильменский снеток, или даже сушки, но такие маленькие, что едва на зубок. И это не для того, чтобы есть, а вот именно на зубок положить, придавить и зажмуриться…