Похождения молодого графа Потовского - [40]

LIV.

София двоюродной сестре.

В Белу.

Я не знаю, проникла ли ты в мое намерение.

Я уже добилась, что Люцила не пишет более Густаву; нужно теперь помешать Густаву писать Люциле. Когда они будут мертвыми друг для друга, по крайней мере, в идее, ничего не воспрепятствует мне соединиться с ним.

Что ты скажешь, Розетта? Разве замысел не хорош?

Но мы уже давно не получаем известий от Потовского. Я однако приказала Антону отсылать мне все письма, которые адресуются мне, в замок Осселин. Какая может быть причина этого замедления.

Беспокоюсь этим долгим молчанием, сейчас напишу одному из друзей Густава, с которым, по моим сведениям, он сносится; он наверняка сообщите мне что-нибудь о нем

Но я слышу крики в соседней комнате; надо посмотреть, что такое...

Продолжение.

Мы только что получили неприятное известие об опустошении Осселина. Замок после разграбление обращен в пепел.

Графиня по этому поводу в чрезвычайном огорчении, однако поздравляет себя с тем, что во время, и словно чудом, покинули его.

Люцила кажется нечувствительной к этому несчастию: она желала бы только погибнуть под развалинами.

Что касается меня, мне очень досадно.

Вот граф почти разорен. В этот именно замок он перенес все свои сокровища и там хранил свои документы. Прости прекрасное собрание картин и статуй! Я думаю, что он умрет от печали.

Я жалею в особенности обстановку летнего помещения. Ничего я не видела более роскошного, более изящного. Кресла, занавеси, обои были из небесно-голубой камки, отделанной серебряной бахромой. Потолок, равно как пространство над дверями, были штучной работы, украшенной однотонной живописью того же цвета. Там среди зеркал были два лучшие в королевстве. Какая жалость, что все это уничтожено!

Разве, дорогая Розетта, ты так сильно занята твоим прекрасным каштоляном, что не располагаешь даже четвертью часа, чтобы подумать о своих подругах? Три месяца, как ты написала мне маленькое письмо, но такое маленькое, словно тебе не о чем со мной говорить. С той поры ни малейшего признака жизни. Я не так действую по отношению к тебе: пишу часто, и всегда сообщаю обо всем, что со мной происходить, даже о самых сокровенных мыслях.

Помни, что я в возможно скоромь времени ожидаю от тебя известий, и что, если ты не вознаградишь меня за твое продолжительное молчание, то я накажу тебя темь же.

Ломазы, 2 августа .1770 г.

LV.

Густав Сигизмунду.

В Пинск.

После того, как я написал тебе о моем большом несчастий, я нашел убежище у дяди. Горе последовало за мной и туда: мои слезы текут, не переставая.

Я сделал тысячу напрасных поисков, и не могу ничем заглушить предчувствия горя: все наводить меня на мои опасения, и когда я вдруг вспоминаю эти печальные развалившиеся стены, я содрогаюсь от ужаса.

Ничто не равняется с печалью моей души. День, по-видимому, слишком короток для моей муки, и, словно недостаточно, что призраки страшат меня днем, они еще осаждают меня ночью. После нескольких мгновений беспокойного сна, я просыпаюсь в тоскливом ужасе. Мне кажется, что я вижу тень Люцилы, бледной и окровавленной, мне кажется, что слышу ее жалобный голос, и выхожу из этих ужасных грез, куда заводит меня отчаяние, только за тем, чтобы отдаться во власть еще более сокрушающих представлений.

Ах, неужели глаза мои раскрываются только для того, чтобы лить слезы? О, сцепление несчастий! Они редко приходят отдельно; они любят тесной вереницей преследовать несчастного.

Я оплакивал своих друзей, нужно было также оплакать мою милую! Мои прошлые печали поглощаются чувством ее потери. Люцила, во цвете лет, унесенная из этого мера, когда... При этой мысли, как усиливается моя скорбь!

Моя душа жадно упивается горечью, раздирается сердце и чувство счастья навсегда уходит, вытекая из этой раны.

LVI.

От того же к тому же.

В Пинск.

Я вижу, солнце опускается под горизонт; тени отбрасываются вдаль по равнине; уже только возвышенный вершины гор удерживают последние лучи исчезнувшего светила.

Вот час, в который полный нетерпение, я бежал к блаженным местам, где ожидала меня милая, час, некогда столь желанный! Ты теперь только час моего отчаяние.

Люцилы нет.

Увы! Ее дорогой образ постоянно представляется моей растроганной душе. Как блистали глаза ее нежным огнем? Как усиливала ее скромность действие ее прелестей! Какая чистота, какая живость, какая приятность в ее беседах! Как красота ее была обольстительна, и сердце ее создано для любви! Все было в ней. Судьба и добродетель расточили ей все свои дары. Что более могло бы ей небо даровать?

Ах, она была слишком прекрасна, чтобы жить, я был слишком счастлив! Ревнивый рок подкосил ее, как едва распустившийся цветок.

Столько прелестей должны ли были так скоро погибнуть? Итак я не увижу более, как дивный ротик улыбается мне любовно! Я не услышу более трогательного голоса, сладостные звуки которого шли прямо к моему сердцу! Ее нежные взгляды не пробудят более в душе моей чарующих волнений.

О Люцила, Люцила, в какое отчаяние потеря тебя погрузила твоего милого!

Где найти вновь ее с ее прекрасным характером, ее чувствительною душою, ее благородными чувствами? Каким наслаждением она опьяняла мое сердце в доверчивых излияниях своей души! О, сладостное общество, нежный союз! Нет, не союз, а смешение двух сердец.