Похождения молодого графа Потовского - [42]

В то время как я был погружен в эти размышление, сладкий сон пришел и отягчил мои веки. Ах, как долго я пользовался только тяжелым и тревожным покоем.

При моем пробуждении, мой хозяин предложил мне плодов и молока; я пообедал и, так как солнце не так уже жгло, отправился затем гулять по «краю мрачных берегов».

Печаль заключила со мной лишь короткое перемирие: вскоре она вновь напала на меня. Напрасно я хотел отвлечь свои мысли от чувства моих несчастий, все мне о них напоминало все мне рисовало дорогой образ Люцилы.

Цветы, как эмаль, украшающие зелень, вы любили, что вас срывала ее рука: увы! Вы не будете покоиться долее на ее нежной груди, вы не вплететесь в ее прекрасные локоны, вы не будете более радовать ее чувства восхитительным ароматом. Как вы, она блистала чистым блеском природы: нужно ли было, чтобы, как вы, она блистала лишь один день!

Так я изливал мою скорбь, когда услышал вдали мелодичный голос, которого жалобный звук заставлял рыдать эхо. Он пробудил в моей душе изумление, смешанное с радостью.

Недвижный, я искал глазами, откуда могли исходить столь сладостные звуки. Потом случайно приблизился к подножию скалы, которая мне их повторяла; но я ничего не мог разобрать.

Возбуждение, поднятое во мне этими звуками, имело для меня свою прелесть: оно почти устраняло чувство личного горя.

— Я не один, — говорил я, — не один я вздыхаю в этих местах. Это без сомнения голос какой-нибудь несчастной, сердце которой нуждается в утешении.

Я долго наслаждался, слушая его; затем он затих.

Видя, что солнце спускается под горизонт, я подумал о необходимости вернуться в хижину. Я просил моего проводника заметить место, которое мы покидали, и удалился оттуда с сожалением, погруженный в печальные мысли, но менее печальные, чем накануне.

Звуки этого трогательного голоса дрожали еще глубоко в моей душе; я чувствовал, что она несколько освободилась от давившей ее тяжести. Не знаю, что за возбуждение овладело моими чувствами, оживило мое поблекшее сердце и заставило меня признать пребывание здесь очаровательным. Я не мог вынести мысли о необходимости покинуть эту местность и, совершая путь, я держал себе такую речь:

Подобный падающему от усталости каторжнику, уже давно я веду жизнь беспокойную и полную тревог; было бы время вкусить немного покоя. Теперь, когда все привязывавшие меня к свету узы порваны, когда я пресыщен его блистательными безумствами и обманулся в его пустых химерах, кто помешает мне в этих местах основать мое пребывание и отдаться здесь мирному уединению?

Я был еще занята моими мыслями, когда дошел до моего смиренного крова, и сон пришел только очень поздно прервать их течение.

Наутро я довольно рано уселся напротив подножья скалы, которая мне повторяла вчера звуки трогательного голоса.

Было уже поздно, а эхо хранило еще молчание: моя печаль была чрезмерна. Но вдруг это молчание было прервано вчерашними песнями. Они показались мне более вразумительными.

Я подошел ближе, чтобы лучше слышать, но был остановлен широким рвом, который окружал парк. Я заметить на заднем плане замок, откуда, по моему суждению, звуки должны были исходить; они прекратились раньше, чем я бы желал.

Ночь уже начинала раскидывать свой черный плащ, и уже я грустно повернул к моей хижине, когда этот жалобный голос вновь раздался ясно в воздухе. Я останавливаюсь.

— А, вот она опять! — говорил я себе. Как люблю я слушать ее вздыхающей среди этой глубокой тишины! Как сердце мое трепещет от наслаждения! Ах, знает ли она о чарах, какие разливает она вокруг себя! Нежная Филомела, как ты, душа, раненая раздирающей ее стрелой, я пытаюсь обмануть мое горе. Мы устремляем вместе наши голоса к небу и свидетелями наших жалоб имеем лишь звезды.

Возвратись домой, я первым делом озаботился спросить об имени владельца замка. Мой хозяин, хотя живет на его земле, не мог мне этого сказать; он знал только, что владелец отсутствует уже несколько месяцев; к тому же он не знал никого, кроме управляющего там.

На следующий день я отправился один на привычное место еще ранее, чем накануне. Я проследил издали ров и заметил, что он не обходит вполне замка, и что к последнему можно приблизиться сзади; затем я удалился. Весь этот вечер голос не был слышен: я был в горе.

— При этом голосе, говорил я себе, я не чувствую своих бедствий. Небо, по-видимому, позаботилось дать мне это сладкое утешение. Но увы! Оно было последним, которое я еще вкушал. Я слишком ему предавался, и чтобы привести меня в отчаяние, жестокий рок лишает меня его.

Как только стемнело, я дерзнул пойти к подножию стен, замыкавших несчастную, в надежде все же ее услышать.

Когда я был очень близко, я усмотрел чрез амбразуру свет. Я подхожу в трепете, прикладываю ухо и не слышу ничего, хочу посмотреть, но не могу достать амбразуры. Я ищу камня, чтобы подняться, приставляю его тихонько к стене и становлюсь на него.

Сначала я не заметил ничего, кроме горевшего светильника. При бледном его свете я скоро различил развалины античного здания. Я был охвачен ужасом при виде мрачного места, где царило глубокое молчание.

Вдруг проник туда более сильный свет, и я заметил длинную сводчатую залу, всю наполненную гробницами. Боже, какое представилось моему взору зрелище! Негритенок с факелом предшествовал женщине в длинном развивающемся платье, с наброшенным на лицо покрывалом. Она выступает медленно с венком из цветов в руке, склоняется над урной и заключаете ее в объятия, испуская глубокие вздохи.