Похождения молодого графа Потовского - [38]

— Пусть мужество возвышает тебя над несчастиями, — говаривал мне и потом не раз Жуанвилль; учись давать сообразную с положением оболочку своим чувствам.

Силой увещаий он обязал меня наконец переносить молча мою ярость.

С нами обращались сначала очень сурово, но лишь короткое время. Жуанвилль с юности любил и занимался музыкой и умел очень хорошо играть на флажолете. По счастливой случайности последний оказался в его кармане, когда мы потерпели крушение.

Однажды, когда он кончил свою работу ранее обыкновенного он принялся на нем играть. Сбежались все наши товарищи по несчастно и образовали вокруг него круг.

Шум дошел скоро до слуха дея, пожелавшего послушать Жуанвиля; очарованный его талантом, он смягчил его участь. Во внимание к нему он улучшил также и мою.

День ото дня нам оказывали все больше внимание, а в конце семи лет мы получили свободу. Но я не могу пройти молчанием о случае удивительного великодушия.

В один прекрасный день Жуанвиль исчез.

Он вечером лег рядом со мной. Судите о моем изумлении, когда я проснулся и его не нашел; судите о том, сколько я пролить слез.

Но к вечеру он появился снова.

— Я свободен, — сказал он, подходя ко мне с сияющим лицом.

«Увы! Вы, значит, меня покидаете, — вскричал я. — Небо! Что станется со мною?»

— Не боитесь ничего, вы также свободны.

«Как? Нас выкупили?»

— Нет, нет.

«Объясните тогда эту тайну».

— Несколько дней тому назад дей приказал мне сыграть одну арию. Не знаю, только я был в ударе и так хорошо ее исполнить, что он в восторге мне обещал в знак своей милости оказать какую бы я ни потребовал милость. «Верни меня в отечество», отвечал я тотчас же. — Он, казалось, несколько изумился и, после минуты размышление, сказал мне: — Ты не мог для моего счастья избрать хуже; но я тебе обещал, слово нужно сдержать. Затем он удалился, не дав мне время ответить. Я не знал, что думать, не смел слишком верить его обещанию; поэтому я вам ничего не сказал об этом. Сегодня утром он призвал меня к себе, предложил мне отправиться на родину с судном, которое предварительно должно завезти посла в Константинополь. Я принял предложение с радостью и поблагодарить его за милости. Но вдруг я вспомнил о вас и не мог решиться вас покинуть. Что делать? Счастливая мысль вывела меня из затруднение. Так как он обладает великодушными чувствами, сказал я себе, то и сердце у него не должно быть бесчувственным; надо попытаться его растрогать. Я бросился к его ногам. Я обнял его колени и оросил их слезами. — Чего ты хочешь? — сказал он, — увидев меня в этом положении. — Смерти, господин, так как я не могу жить, если вы не позволите моему товарищу следовать за мною. В один и тот же день мы стали оба вашими пленниками и судьба оставляет его еще рабом. Если он должен остаться, допустите мне снова вернуться в положение раба. Ах, великодушный Солим, не закрывайте ваше сердце пред жалостию! Было время, когда я отдал бы жизнь, чтоб избежать рабства; теперь вы меня видите просящим о нем на коленях, боящимся отказа, словно в этом заключается вся моя жизнь. Солим смотрит на меня с изумленным видом, протягивает мне руку и говорит: — Если бы я не был доволен твоей службой, я был бы тронуть твоей добродетелью; и дружеское мое расположение распространится с тебя на твоего товарища: отныне он свободен.

«Великодушный друг, вскричал я, бросаясь на шею. Жуанвилля, как, вам именно я обязан этим благодеянием?

Освобождая нас, Солим обнаружил по отношению к нам большую щедрость. Когда все для отъезда было готово, мы пошли с ним проститься.

— Я удивляюсь вашей дружбе, — сказал он нам. — Да будет судьба ваша достойна ваших добродетелей. Идите, взамен того, что я сделал для вас, я прошу только вспоминать обо мне.

Мы вступили на борт судна, паруса распустились, и в конце двух недель мы стали на якорь пред Константинополем.

На другой день после нашего приезда, мне надо было расстаться с Жуанвиллем; он нашел судно, готовое отправиться в великий Каир, где жил его брат, к которому он хотел присоединиться. Я проводил его до корабля; в гавани мы обнялись; слезы мои лились ручьем, и скорбь не давала мне говорить.

— Помните о бренности всего человеческого, — сказал он, — расставаясь со мной; если когда-либо окажетесь в счастливых обстоятельствах, не злоупотребляйте ими. Но главное, приходите на помощь несчастным.

Я остался на несколько дней в Пере, ожидая случая отправиться во Францию.

На рейде грузилось Марсельское судно, но так как оно должно было отправиться не раньше, как через шесть недель, то я решил сесть на большую турецкую шлюпку, которая имела назначением Венецию.

Мы вышли из гавани при попутном ветре. Я уже поздравлял себя с тем, что покидаю землю неверных, и обещал себе окончить свои дни в мире, в каком-нибудь уголку Франции, но судьба, которой нравится играть мною, меня берегла для многих других испытаний.

Только что мы прошли Кандийский пролив, как утром, на рассвете, мы оказались среди русского флота.

Корабль, к которому мы были всего ближе, дал сигнал и пригласил нас к повиновению. Мгновенно две шлюпки с корабля обратили в военнопленных весь экипаж. Я, хотя не оттоман, был вовлечен в беду вместе с ними.