Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика - [3]

— Сколько можно спать?! — кричал он, сверкая очками. — Я не понимаю… Чтобы человек, молодая женщина не имела в жизни другого интереса — только спать!

— Не кричи, ты знаешь, что у меня низкое давление.

— Когда ты видишь итальянское платье в «Зурбагане», оно сра­зу прыгает вверх!

— Если ты не веришь, посмотри мою историю болезни.

— Когда — сейчас? Вместо обеда? Спасибо… Не забывай, что я с шести утра голодный на ногах!

— У меня есть ленивые вареники, разогреть тебе?

— Тала, я мужчина... Ты это понимаешь?! Живой мужчина… Ес­ли бы я, как твой отец, преподавал марксистскую эстетику в школе парикмахеров, я бы ел ленивые вареники, а я работаю, как вол!

— Хорошо, — покорно соглашалась Тала, стараясь отыскать до­рогу к компромиссу. — Скажи, а ты будешь есть куриные пупочки за мясное?

— Нет! — кричал Газецкий, рассекая воздух кулаком, и требо­вал развода. По его условиям заспанная Талочка в ночном пеньюаре получала две трети всего достояния семьи — на себя и на ребёнка. Услыхав, что две трети кровати в спальне тоже остаются за ней, Та­лочка сразу теряла интерес ко всему остальному и шла спокойно досыпать. А вечер дом Газецких опять встречал гостями. Снова приходили темноволосые армяне, друзья пили кофе с арахисом, Петя Димович тряс Талину дочку на коленях и кричал, что к нему прибыл кон­тейнер с косметикой, а в полдень следующего дня Газецкий тащил из кровати сонную жену и требовал развода или свиных биточков на обед.

Это было время, когда органы, надзирающие за гражданами, смежили веки, давая юному бизнесу удержаться на ногах. Однако граж­дане, пережившие разгром нэпа и расстрелы хрущёвских и косыгинских реформ, недоверчиво ёжились и косо усмехались. Умудрённые расстрельным опытом, они торопливо и молча набивали карманы, не сом­неваясь, что терпение Горбачёва вот-вот тоже лопнет, и своё шаля­пинское: «Ну-с, голубчики!» — грозно пробасят карательные органы. Но они молчали. Горбачёв терпел.

Мало-помалу на пляжах Двенадцатой станции стали меняться темы разговоров и герои этих тем. Ими уже становились не те, кто промолчал в камере предварительного заключения или имел прямой вы­ход на прокурора, а директора и президенты совместных предприятий. О дивидендах и прибылях тоже говорили в полный голос прямо под ок­нами милиции. Газецкого и его друзей обуяло радостное предвкушение того, что Одесса скоро превратится в счастливый уголок Западного Рая, который рисовался им в виде всё той же старой социалистичес­кой Одессы, но без ОБХСС и прокуратуры. Теперь им было стыдно за годы недоверия к властям, потому что они сами убедились, что свет­лое будущее, обещанное им большевиками, осуществилось наяву. Одна­ко, счастье, которое свалилось на их недоверчивые головы, было так неожиданно и огромно, что нервы многих не выдерживали его.

— Нет, я не верю им! — упрямо твердил Гаррик Довидер, мотая рыжей головой. — Вот я «ломщик», например... Целый божий день сто­ишь и караулишь «лоха», чтобы «сломать» свою несчастную копейку, и скажи, зачем?! Ведь кончатся эти вшивые реформы, вернутся коммуняки, и всё, что ты честно нажил, заберут.

Однако Додик имел своё мнение на этот счёт. У него была те­ория, по которой он предсказал время великих потрясений, и поэто­му, в некоторой степени, считал себя идейным отцом эры Горбачёва.

Он считал, что в результате бойни первой мировой войны произошёл общественный взрыв, подобный термоядерному, с эпицентром в России. Он радикализовал сознание людей. Даже в быту расхожей фразой стало: «Я бы расстрелял его!» — и это по любому пустяку. Вся Европа покрылась сетью кровавых диктатур. Затем гриб стал по­степенно оседать, возвращая умы и страны в человеческое состояние. Берлянчик понимал, что в Союзе — эпицентре взрыва тоже неизбежны перемены. Этот вывод он сделал для себя за двадцать лет до начала перестройки.

Результатом его исторических анализов явились легализация подпольной швейки на Воровского и возникновение кооператива «Бум», учредителями которого были Додик Берлянчик, Гаррик Довидер, Миша Газецкий, Петя Димович и две его беременных жены. Тут встал воп­рос о коммерческой стратегии «Бума», и мнения сразу разделились.

Газецкий делал упор на сотрудничестве с армянами в деле про­изводства и продажи обуви. Берлянчик настаивал на более широком плане действий, требуя обратить внимание на сельскохозяйственные районы. По опыту прошлых лет он знал, что самые милые, интелли­гентные отношения с властями деньги обеспечивают здесь. Тут вме­шался Петя Димович и сказал, что он «поёт» с главой администрации Великопетровского района, с которым он сидел в одной зоне.

Димович действительно сидел. В свое время он работал в театральном училище замом по хозчасти и соблазнял хорошеньких абитуриенток, обещая им проходной бал на вступительных экзаменах. Однажды они с товарищем привезли абитуриентку на дачу, надрались коньяку, раздели её догола, обмазали вареньем и стали слизывать его с девичьих прелестей языком. На Петину беду девица провали­лась на экзаменах и рассказала всё мамаше, которая тут же написа­ла заявление в милицию.

Состоялся суд. На суде жена Димовича заявила, что ничего по­добного с её мужем не могло произойти, и предъявила справку, что он импотент. Берлянчик по этому поводу шутил: