Похороны куклы - [79]

Она снова склонилась над своими ногтями.

Мик вошел в кухню с коробкой, полной пивных бутылок.

– Почему вы мне не рассказывали про мою маму?! – Закричала я. – Держали от меня в тайне…

Сандра подняла глаза; с кисточки в ее руке капнул лак.

– Твою мать, – выдал Мик.

Бутылки побились, когда он уронил коробку на стол. Сандра подскочила и закрутила крышку на пузырьке с лаком. У нее тряслись пальцы, на крышке остались розовые полосы.

– Ну же, Мик, – сказала Сандра странным высоким голосом. – Вспомни, у нас же был такой чудесный вечер.

– Заткнись, – ответил он.

Сандра ухватилась за стол, словно хотела встать, но так и осталась, зависнув над стулом.

Лицо Мика пошло багровыми пятнами. Он взглянул на меня, будто хотел раскроить мне череп своим.

– Ты ничего не можешь просто так оставить?

– А с чего мне это оставлять?

Ярость защищала меня, как броня, от которой отскочил бы любой удар.

– Поверить не могу, вы знали. Вы оба, все это время. Барбара сказала, что собиралась мне рассказать в мой день рождения, а ты ей не дал.

– Да, не дал.

В лицо мне полетела слюна. Он сжимал и разжимал кулаки.

– Ну давай, сделай что-нибудь! – крикнула я. – До смерти же хочется.

Через одно застывшее мгновение Мик развернулся и ударил кулаком в кухонную дверь. Я услышала, как сдавленно ахнула Сандра. Большой кусок стекла выпал на пол, оставив в двери дыру зубцом и длинную трещину, змеей уходившую в нижний угол.

Я обернулась к Сандре. Лицо у нее было белое, кожа под глазами натянулась. Я рухнула на стул рядом с ней, и во мне высокой водой поднялись слезы, как в прилив.

– Поверить не могу, – дрожащим голосом произнесла Сандра.

Мик потирал костяшки.

– Лап…

Она не обратила на него внимания и обняла меня.

– Шшш. Такой страшный удар для тебя.

– Мне просто хочется, чтобы у меня что-то было, какая-то ее вещь, чтобы потрогать, – всхлипывала я.

– Конечно, хочется, – сказала Сандра. – Это совершенно естественно.

Ее близость так затянула во мне петлю тоски, что стало физически больно. Я зарылась лицом в плечо Сандры и заскулила.

– Что угодно.

Слезы так и лились у меня из глаз.

– Фотографию. Шарф. Сережку. Просто чтобы я видела, что она на самом деле была. Мне нужно потрогать.

Мой голос сорвался на вой.

– Мне нужно знать, что она когда-то жила, что она меня любила. Иначе я не смогу.

Утром горло и лицо у меня саднило от плача. Мика и Сандры уже не было. У двери моей спальни стояла картонная коробка.

56 Фата «птичья клетка» 2 января 1984

Две ночи я проспала с коробкой у кровати, но так и не открыла ее.

Сандра уехала. Вернулась домой к мамочке, аккуратным обедам и пластиковым контейнерам, сказав, что больше тут не может. Мы с Миком ходили друг вокруг друга кругами. Я старалась почти все время сидеть в своей комнате, чтобы наши пути не пересекались. Коробку я поставила на пустую подушку на раскладушке, так что могла дотянуться и потрогать ее ночью. Я изучила коробку, пытаясь отыскать намеки на то, что внутри, но коробка была совершенно обычная: картонная и коричневая, с размахрившимися от старости углами. На ней даже ничего не было написано. Синди и Пол, положив ногу на ногу, сидели вдвоем на диване в кукольном домике и наблюдали, ожидая, что я сделаю.

Я почему-то не могла заставить себя нырнуть в коробку. Что, если там, внутри, лежали настоящие мамины фотографии? Может быть, я ее впервые в жизни увижу? А если там любовные письма, которые писали друг другу родители? А если она вела дневник? Я так хотела все знать, что ожидание было невыносимо.

Наступила ночь, я лежала, глядя на коробку, в слабом свете звезд, лившемся в окно.

– Давай, – произнесла я вслух. – Открой ее. Открой. Открой. Просто открой прямо сейчас, не думая.

Я включила свет, села на раскладушку и открыла клапан коробки. Сунула руку внутрь, стала вынимать лежавшие внутри вещи, одну за другой, и раскладывать их на своей кровати.

Во-первых. Розовый вязаный детский джемпер и такие же штанишки. К ним прилагался чепчик с атласным бантом. Резко вдохнув, я поняла, что когда-то меня в это одевали. Я встала и положила их на голубое покрывало, потом отступила назад, посмотреть на розовое одеяние для младенца. И снова сунула руку в коробку.

Дальше шла свадебная фата, такая нежная, что, казалось, в любой момент может рассыпаться в пыль. Я держала ее стоймя на вытянутых руках, распрямив ладони. Ткань немного порвалась, внизу. На вид она была такой тонкой, словно, если я на нее дуну, улетит, как большое нежное насекомое.

– Мама, – прошептала я, как будто смотрела ей в лицо, а не на кусок материи.

Я отнесла фату вниз. Мне нужно было понять, какой она покажется в зеркале. Осторожно надев ее на голову, я заглянула в стекло. Если я надеялась, что увижу в отражении маму, меня ждало разочарование. Тонкая сетка слегка размывала мое лицо, глаза мерцали за ее занавесью. Я сорвала фату, и ткань треснула. Вернувшись наверх, я положила ее рядом с вязаным костюмчиком.

Потом мне попались две зеленых фарфоровых чашки, оттенка яркого нефрита. Одна – расколовшаяся надвое. Я вложила осколки один в другой и поставила чашки к фате.

Открыв клапан с другой стороны, я вздрогнула: на меня смотрело крошечное лицо. Я потянулась внутрь и вынула куклу. Она оказалась длиной точно с мою ладонь. Красное суконное платьице куклы у подола побурело и поистрепалось, воротник маленькой белой блузки тоже. Волосы из черной шерсти скатились по кончикам моих пальцев и повисли. У нее было такое милое личико, как будто готовое расплыться в улыбке, так умело ей нарисовали губы и брови. Я улыбнулась кукле.