Похмелье - [11]

— Басар? — дружелюбно сказал я, но, медленно отодвинувшись, она не приняла моего дружелюбия, потому что была не собакой, а волком. — Тебя ещё не хватало, падаль несчастная, — проворчал я.

И от этого места до самого Дсеха он шёл рядом со мной, чуть поотстав.

— Что тебе от меня нужно, скотина?! — остановившись, закричал я.

И он остановился тоже (дядька Мушег этой зимой на триста рублей волчьих шкур продал государству). Но потом я был благодарен этому волку, потому что начиная от Айгетака и до самого Дсеха моя обмороженная нога не болела.

Поднимаясь с кожаного кресла, я слегка опёрся о колено Евы Озеровой.

— Колени у тебя что надо, Ева, — сказал я, и мне показалось, что я уже решительно всё сказал. И я покраснел.

— Да? — она протянула мне руку, чтобы, как это принято, я помог ей подняться, и улыбнулась, так, слегка — и улыбнулась и не улыбнулась: — А ведь ты не лишён вкуса, почему ты всё время пишешь о селе?..

— Как это ты определила, лишён я вкуса или нет?

— Носом повела, учуяла.

— А фильмы ты тоже так распознаёшь?

— Твой сценарий должен был получиться хорошим. Так я думала, но сейчас он мне не нравится.

Потом я увидел, что мы направляемся к ресторану и что я шагаю, прихрамывая, как в тот день. Нет, в тот день я не хромал и не шагал, а шёл своей дорогой и не говорил себе, что иду своей дорогой. Я был в селе, потом я был в Ванадзоре. Хлеб был пересолен, почему он был такой солёный?

— Ты иностранный какой-нибудь знаешь?

— Никакого, Ева, ни одного иностранного.

— И по-русски еле объясняешься.

— А то, глядишь, в один прекрасный день ты вдруг увидела бы, что я объясняюсь тебе в любви.

— В любви не объясняются.

— Да? А ты откуда про это знаешь — из кино?

— Ой, — сказала она, — с Кавказа пожаловал темпераментный юноша.

— И не понимает, что гранит нельзя сварить.

— Растопить, — поправила она.

— Всё равно, я не чувствую запаха ваших слов.

— Аромата, — поправила она.

— Ага, я знаю, что запах — это не аромат, но я говорю неправильно, с ошибками и не чувствую запаха своих ошибок.

Навстречу нам шли Армен Варламов с Леонидом Гинзбургом, Армен Варламов сказал по-армянски, громко-прегромко:

— Будешь с ней целоваться? — Будто бы Дом кино находится в небесах, а сам он будто бы тянулся-тянулся, чуть не оторвался от корня, дотянулся наконец до этого самого Дома кино и будто бы изредка только вспоминает и возвращается к своей первооснове. — Поцелуй её имеет смысл, — посоветовал он, удаляясь и беседуя с Гинзбургом о динамизме и статике… чего? — ничего. Было неприятно, было похоже на какое-то групповое изнасилование…

— Посмотрим, посмотрим, — по-армянски, кривляясь и коверкая слова, сказал я ему вслед.

— Говорят, он очень талантлив. Наверное, это так — он до крайности эксцентричен.

— Да. Модные зарубежные журналы рекомендуют быть эксцентричными.

— Что такое «амбюрир»?

— Не знаю.

— Он советует тебе поцеловать меня?

— Нет. Он говорит, что живёт в Лондоне, но вот не забыл родной армянский язык.

— Он посоветовал тебе поцеловать меня. Ваш народ похож на итальянский, вы похожи на итальянцев.

От тарелки поднял голову, ей как будто улыбнулся, меня окинул оценивающим взглядом какой-то мужчина. Когда мы проходили рядом с его столиком, он поднялся, высокий и ладный, похвалил коранчик и сказал, что в восемь часов…

Мой стол был свободен. Просматривая меню, я то и дело вскидывал на него глаза. Я хотел приревновать Еву к нему, но не мог. У меня вот есть любимый стол в ресторане, баранину я не люблю, я люблю говяжью вырезку с грибами, из всех мастей — иссиня-чёрных, просто чёрных, каштановых, золотых, почти белых и конопляно-зелёных волос я люблю тусклые, цвета блеклой конопли волосы и люблю, когда они гладко причёсаны; я не люблю больших громоздких женщин, они до смешного внушают мне ужас; не люблю коротких и полных женщин, высоких и стройных женщин, с тонкой талией и широкими бёдрами — тоже не люблю, не люблю девушек, я люблю женщин чуть поменьше меня, не люблю худых, не люблю толстых. Моя жизнь предоставила мне массу возможностей, именно моя жизнь, а не чья-нибудь ещё, и не в книгах, а в самом Доме кино — сиди и выбирай, смотри, кто тебе нравится и кто не нравится — на здоровье, пожалуйста. Экая роскошь.

— Кто эта сволочь в углу? — я протянул ей меню. — Выбирай.

— Эта сволочь… — она обрадовалась. — Мне холодную осетрину. Белое вино. Маринованные грибы. Всё. Больше ничего.

— У меня коньяк есть. Будешь пить коньяк?

— С рыбой?

— Я буду пить коньяк. Жена прислала.

— Тогда так… две осетрины, полбутылки белого вина и маринованные грибы, две вырезки с грибами, маринованные огурцы, бутылка минеральной, в конце по сто пятьдесят коньяку с апельсиновым соком.

— У меня целая бутылка.

— Ладно, разопьём её потихоньку до восьми. В восемь будет Бергман, Освальд пригласил нас.

— Какой ещё Освальд?

— Освальд, мой муж. Он работает в министерстве, он тебя знает, ему нравится твой сценарий,

— Это он похвалил сейчас твой Коран?

— Он. Он сам не пишет и не снимает — занимает в министерстве небольшую должность, но в смысле вкуса он идеален.

— Твой Освальд зарядку по утрам делает?

— Делает, а что?

— И ты тоже делаешь, я знаю.