Похититель персиков - [14]

Вместе с интендантом он обходил военные склады, спускался в сырые полутемные подвалы, где его встречали пустые, заплесневелые углы, заглядывал в дощатые, оклеенные бумагой воинские канцелярии, где пахло пылью amp;t сбрызнутых полов, дешевым табаком и чернилами, бранил ни за что ни про что кладовщиков, сердито топая ногами и угрожая расстрелом, хотя сознавал, что склады опустели не по их вине. С некоторых пор он как будто перестал бояться эпидемии, однако ежедневно самым педантичным образом выполнял свой дезинфекционный обряд и рекомендовал подчиненным пить кипяченую воду с Йодом.

За столом он говорил мало и нервно, жаловался, что пропал аппетит, неохотно делился новостями и смотрел исподлобья. А поужинав, дремал на стуле, положив ноги на перила галереи, пока Элисавета не заставляла его лечь в постель.

Она заметила, что он похудел — глаза впали, виски обтянуло кожей, щеки обвисли, и под подбородком образовались мешки, еще больше увеличив его сходство с рысью; серые глаза выцвели, стали водянистыми, безжизненными.

Элисавета была к нему внимательна, старалась угождать, как прежде, тревожилась о его здоровье. По ночам лежала и думала: «Он очень сдал, а я так счастлива». Она мучилась и упрекала себя за то, что обманывает его, что даже иногда желает его смерти, и ужасалась себе. Ей хотелось, чтобы ему тоже было хорошо. Прежде бывали минуты, когда она его ненавидела, теперь же она жалела его. Каждый вечер она ждала возвращения мужа из города, и после первых свиданий с пленным это ожидание бывало особенно нетерпеливым и тревожным. Ей было нужно видеть его, чтобы успокоить свою совесть, убедиться в том, что ничего не случилось, что ей ничто не угрожает, что и у него и у нее, слава богу, все хорошо.

Несколько дней он не замечал ее предупредительности, потом это начало его раздражать. Полковник был из тех мужчин, которые любят покапризничать, но не терпят, когда с ними обращаются как с детьми. Этому вспыльчивому, своенравному человеку ее преувеличенная внимательность казалась обидной.

— Как странно! Ты удивительно помолодела, — сказал он ей как-то за ужином. — И словно переменилась. Даже походка другая.

Она поймала на себе его острый, пристальный взгляд, в котором читались укор, подозрение и страх.

— Это плохо? Тебе, быть может, хочется, чтобы я поскорее состарилась?

Он опустил глаза в тарелку.

— Нет, но я удивлен. Ты изменилась. Даже в молодости ты не была такой… оживленной… Ведь ты не так уж молода. Что ты вообразила? Тебе скоро сорок.

Она со злостью посмотрела на него, вдруг почувствовав, что ненавидит его всей душой, но промолчала.

После ужина они, как всегда, остались на галерее. Она села у стены, он — впереди, в шезлонге. Волосы его слегка поблескивали при свете керосиновой лампы. Оба молчали. Он думал о чем-то, она старалась погасить вспыхнувшую в душе ненависть и, не отрывая взгляда от горизонта, где полоса света выдавала скрытый за холмом город, думала о своем любимом. Завтра она снова увидится с ним, будет лежать в его объятиях, сладостно растворяясь в них. Пускай муж терзается тем, что стареет, пускай хочет, чтобы она тоже уподобилась ему. Разве она не отдала ему всю свою жизнь? Не так уж много лет осталось до старости, которой он так желает ей. Что может она сделать для него, ведь она и так заботится о его здоровье! За что ей упрекать себя? За счастье, которое выпало на ее долю?… Теперь-то она знает истинную цену всему и не может отказаться от того, что принадлежит ей по праву, даже если сам господь бог будет против нее.

Она чувствовала, как растет ее уверенность в собственных силах. Нет, она ни перед чем не остановится. Когда война кончится, она пойдет за тем, кого любит, без колебаний…

И тут Элисавета невольно отдалась мечтам, глядя на звездное небо, темно-синее, почти черное, но легкое и бездонное от сияния звезд, слушая громкую трескотню цикад и легкий шепот вечернего ветра в ветвях ореха. Она не замечала, что полковник обернулся и пристальным, изумленным взглядом наблюдает за ней, стараясь прочесть ее мысли. Его поразило лицо жены, дышавшее гордой уверенностью. Выражение мечтательного блаженства ясно говорило о том, что она бесконечно далеко отсюда.

Она услышала слова, заставившие ее очнуться:

— О чем ты думаешь?

Она поглядела на него искоса, не поворачивая головы.

— Ни о чем.

— Нет, ты о чем-то задумалась, и мысли твои были далеко. О чем же? Что за секреты?

Голос был сердитым и настойчивым, и эта настойчивость, заявлявшая о его супружеских правах, разозлила ее.

…- Я думаю о старости, — насмешливо ответила она.

— О чьей старости? О моей?

— Нет, о своей.

Он взглянул на нее из-под густых бровей.

— Тебе до старости еще далеко. Можешь пока еще жить беспечально.

— Беспечально? С тобой я никогда не жила беспечально, — желчно проговорила она.

— Вот как? — Он повернулся на стуле, метнув в нее сердитый взгляд.

Она сидела все так же спокойно, неподвижно глядя прямо перед собой.

— Что ты хочешь этим сказать?

Элисавета повернула голову и посмотрела на него. В ее взгляде не было и тени смущения. Глаза смотрели дерзко, и за кажущимся их спокойствием читалась готовность пойти на все. Этот взгляд словно ударил его, плечи его поникли, но уже в следующую секунду он овладел собой.