Похититель персиков - [15]

— Поздно спохватилась, надо было раньше… На тебя, видно, что-то нашло…

Она вдруг заметила, что денщик сидит на скамье и прислушивается к их разговору. Уж не сказал ли мужу про сапоги этот ненавистный ей человек?

Она встала и вошла в дом. Тишина и мрак, царившие в комнате, испугали ее. Ей захотелось пройтись по саду, остаться наедине со своими мыслями, подальше от мужа, который следил за ней. Она накинула на плечи шаль, торопливо пересекла галерею и пошла по тропинке, которая вела к винограднику. Полковник удивленно посмотрел ей вслед.

Она шла медленно, настороженно прислушиваясь, точно чувствуя у себя за спиной его присутствие… Рядом темнели густые шпалеры виноградных лоз, над ними черными тучами нависли кроны деревьев. В слабом сиянии звезд белела дорожка, убегая вверх, к даче учителя, где свет лампы падал в сад на плети вьющегося винограда. Элисавета видела сидящую за ужином семью, слышала их голоса, звяканье приборов.

Она свернула с дорожки, прошла тутовой рощей и очутилась возле липы.

Под деревом белела газета, оброненная днем, когда они оба сидели тут. Она подняла ее и долго комкала в руке. Пальцы нащупали внутри крошки хлеба и кость от жаркого, которое она ему приносила. Потом она опустилась на то самое место, где они сидели сегодня, и погладила примятую траву. Ладонь ощутила ее сухой глянец и упругость, и это ощущение наполнило Элисавету трепетом. Всем своим существом она радовалась и травинкам, и кустам шелковицы, каждой пяди земли здесь, под темной кроной липы, где она всегда бывала счастлива. В памяти всплывали слова, которые они говорили друг другу. Сегодня, когда она заикнулась, что готова пойти за ним, его лицо просияло от счастья. Он взял обе ее руки и в порыве радости стал шутливо описывать их будущую жизнь.

Она очнулась, услышав голос мужа.

— Лиза-а! — звал он. Голос был недовольный, рассерженный.

Она не откликнулась, и он позвал снова, на этот раз встревоженно и протяжно. Она встала и пошла к дому, а он продолжал звать ее, и его голос все приближался. Он будил в ней беспокойство и страх — за свое будущее, за свою тайну. Наконец Элисавета отозвалась.

— Где ты? — раздался его голос совсем рядом. — Где ты? Я тебя не вижу.

— Я здесь, здесь, — проговорила она.

Они, точно слепцы, искали друг друга, и это блуждание в темноте нагнало на нее ужас. Она вышла из-за деревьев, остановилась на лужайке и ласково сказала:

— Я здесь, Михаил. Иди сюда.

— Где ты пропадала, Лиза? — спросил он, вынырнув из темноты. — Почему не отвечала?

— Мне захотелось пройтись.

— Не понимаю, что с тобой происходит! Ты стала такой обидчивой, — сказал он, и по его тону она поняла, что он хочет помириться и готов просить прощения.

Она ничего не Ответила, и он тем же жалобным голосом продолжал:

— Что за удовольствие бродить в темноте? Сердишься без всякой причины. Может быть, я тебя чем-то обидел, но, повторяю, ты стала какой-то другой.

Он взял ее под руку.

— Не будем говорить об этом, — сказала она.

— Все же объясни мне…

— Что?

— Ну, эту перемену… Отчего ты замкнулась в себе, стала чужой?

— Тебе кажется.

— Нет, я не ошибаюсь. Ты что-то скрываешь, — настаивал он.

— Это ты переменился! Стал раздражительным, все молчишь, глядишь исподлобья. А я все такая же.

— Нет… — проговорил он, тяжело припадая на больную ногу. — Ты теперь другая… Ты отдалилась от меня. Я это ясно вижу… Что касается меня, то не могу же я быть весел, когда дела идут как нельзя хуже. Бог весть, что нас ждет осенью. Мы с трудом удерживаем фронт…

Она не слышала, что он говорил дальше, потому, что у нее тотчас мелькнула мысль: «Да, осенью… Бог весть, что будет осенью, когда он уедет!» — И снова ее охватил страх перед будущим. На мгновение ей подумалось, что у нее не хватит решимости и она так и останется здесь с этим мужем, который сейчас ковыляет за ней, уцепившись за ее руку. Сердце сжалось от дурного предчувствия. Оно вселило в нее тревогу, омрачило надежду.

— Пойдем быстрее, — сказала она. — Мне нездоровится.

— Ты простудилась, — заметил он и продолжал излагать свои опасения и прогнозы относительно исхода войны, но его слова не доходили до ее сознания. Ей хотелось поскорее очутиться дома, лечь, отдаться своим мыслям и отогнать предчувствие, от которого ныло сердце.

Ночью она долго лежала без сна, с закрытыми глазами. Не хотелось видеть мрачную комнату с низким потолком, слышать тяжелое дыхание мужа и стон сверчков, такой безнадежно-тоскливый, что ей казалось, будто она обречена навечно оставаться в этих каменных стенах, в глуши и одиночестве. Память воскрешала отрывочные эпизоды ее супружеской жизни. Она мысленно перенеслась в свой городской дом, где не была уже целый месяц. Все это связывало ее, в этом было ее прошлое, то, что составляло до сих пор содержание ее жизни. Чтобы подавить свои колебания, Элисавета подумала о пленном. Только его образ высвобождал ее из цепких уз прошлого.

«Как я малодушна, — упрекнула она себя, засыпая. — А тяжело мне потому, что в глубине души я уже порываю с прошлым…»

9

Август подходил к концу, но жаркие дни тянулись по-прежнему, однообразно сменяя один другой. Только по утрам теперь не выпадало росы и бывало зябко, как будто к земле подкрадывался смертный холод. Над виноградником летали иволги, их отливающие солнцем перья ярко сверкали в прозрачном свете утра. В доме все сильнее тянуло холодом от каменных стен, а запах извести и карболки стал еще острее. На винограде облетели листья, и спелые гроздья синели среди пожелтевших лоз.