Похититель детей - [112]

61

Сначала Энрико лишь почувствовал, что был на стройплощадке не один. Он услышал какой-то шорох, несмотря на то что заделывал цементом трещины в стенах и кельма издавала громкий и неприятный скрипящий звук, когда он проводил ею по грубым камням. Сначала он подумал, что это змея, но змеи удирали сразу, как только их покой нарушал шум строительства. Ему на ум не приходило ни одно животное, которое сразу же не сбежало бы, и это обеспокоило его.

Он стал осторожнее, бдительнее и чаще осматривался по сторонам. У него постоянно было ощущение, что за ним наблюдают. Даже когда он стоял у грохочущей бетономешалки и лопатой забрасывал песок в барабан, то чувствовал чей-то взгляд у себя на затылке.

Вокруг не было ни души. Теперь было не время охотничьего сезона, не росли грибы, а просто так, ради удовольствия, итальянцы гулять не ходили. Это было ему на руку Ему надо было спешить со строительством. Если не имеешь разрешения на застройку, то лучше ставить официальные инстанции перед свершившимся фактом и надеяться на condono[48].

В этом случае хотя и придется заплатить штраф, но после этого нелегальная стройка легализуется и здание не нужно будет сносить.

Он еще ни разу не брал разрешения на застройку, и ему всегда везло. Он ненавидел, когда рука итальянского закона в лице пузатого землемера предписывала ему, как он обязан строить свой дом. И он глубоко презирал всех этих мелких людишек, самым большим стремлением которых было жить в законопослушании, придерживаться инструкций и собирать дюжины разрешений, чтобы в конце концов построить дом, причем совсем не такой, как они хотели. Но если бы он был иным, на него не выдали бы разрешения.

Он был художником, а искусство связано со спонтанностью. Он хотел утром за завтраком решать, сделать ему окно выше или ниже, уже или шире либо все же лучше вместо окна сделать дверь. В каждом его решении было нечто эстетическое, и он не мог позволить испортить его какому-то землемеру, который никогда его не поймет. За это время он уже два раза привозил сюда Карлу, чтобы она могла познакомиться с Каза Мериа. С первого взгляда она была далека от восторга. Она хотела, чтобы терраса была с южной стороны дома, а он — чтобы с северной. Ей было все равно, что тогда терраса могла бы просматриваться с дороги, для нее самым важным было солнце.

— Наверное, не будет проблем с тем, чтобы установить зонтик от солнца, — сказала она. — Зато мы сможем весной и осенью еще сидеть на улице, когда в тени уже будет холодно.

Энрико считал холодную северную сторону более подходящей, потому что она не была видна с дороги, а вид на глубокое ущелье и темный лес успокаивал его. Постоянный поиск солнца и тепла он считал женским заскоком. Сам он больше любил сидеть в тени, а если надо — то и в теплом пуловере.

Карла могла, в конце концов, говорить что угодно и приводить любые аргументы: в конечном итоге он строил дом и террасу, и строил их именно такими, как хотел. Тут у нее было влияния не больше, чем у землемера или итальянского законодательства.

Лишь один раз, когда он десять лет назад реставрировал Валле Коронату, возникли настоящие трудности. Он только что залил цементом природную купальню, когда заявился маречиалло ди форестале[49] и устроил грандиозный концерт, поскольку у Энрико не было разрешения на это мероприятие.

Энрико до сих пор помнил, что еще никогда не впадал в такую панику, как в тот момент. Он был застигнут врасплох, сбит с толку и напуган. Сквозь стук крови в висках его разум прокручивал одну-единственную мысль: «Выиграть время!» Он моментально выпустил лопату из рук и изобразил на лице свою самую очаровательную улыбку. Затем пригласил лесничего на бокал «Вин Санто» и подарил ему две бутылки траппы «Ди Брунелло», которую сам не пил, но всегда держал в доме на тот случай, если кому-то нужно будет дать взятку.

Он объяснил, что просто хочет укрепить дно водоема, поскольку после каждого дождя вода вымывает камни из плотины и затопляет долину. Кроме того, через плотину вода попадает на мельницу и уже пару раз уничтожала важные документы, необходимые для его научной работы. В помещении мельницы было так сыро, что у него началась астма, а у его подруги — ревматизм.

И вообще, он понятия не имел, что меры, которые должны были бы пойти на пользу долине, дому и природе, требовали наличия разрешения. Поэтому он тяжко трудился и работал быстро, чтобы предотвратить дальнейший ущерб и, кроме того, оказать любезность своей подруге, которая любила этот бассейн и купалась в нем почти круглый год. А еще немного, и этот водоем в сердце долины был бы навсегда разрушен силой воды. Но он, Энрико, клянется, что никогда больше не использует ни одного мешка цемента, не испросив предварительно разрешения. Он уважает итальянские законы, потому что они разумны и справедливы, насколько он как немец может судить об этом, потому что слишком мало разбирается в них, что большей частью обусловлено языковыми трудностями. И поэтому он каждый вечер уделяет два часа времени тому, чтобы увеличивать и совершенствовать свои знания языка.

Потом он показал важному гостю, который в деревнях Италии значил больше, чем бургомистр, и которого все боялись, свой дом, который создал почти из ничего, и фотографии заброшенной руины. На лесничего этот кристально чистый немец, который вложил во все столько труда, имел такой тонкий вкус и, очевидно, хотел, чтобы всем было хорошо, произвел очень благоприятное впечатление.