Похищенный - [30]

Как ни плохо мне было, две вещи я понял. Первое: помощник, как и намекал капитан, правда, навеселе; и второе: пьян он или трезв, с ним определенно стоит подружиться.
Five minutes afterwards my bonds were cut, I was hoisted on a man's back, carried up to the forecastle, and laid in a bunk on some sea-blankets; where the first thing that I did was to lose my senses.	Через пять минут мои узы были перерезаны, какойто матрос взвалил меня к себе на плечи, принес в кубрик, опустил на застланную грубыми одеялами койку, и я сразу же лишился чувств.
It was a blessed thing indeed to open my eyes again upon the daylight, and to find myself in the society of men.	Что за блаженство вновь открыть глаза при свете дня, вновь очутиться среди людей!
The forecastle was a roomy place enough, set all about with berths, in which the men of the watch below were seated smoking, or lying down asleep.	Кубрик оказался довольно просторным помещением, уставленным по стекам койками; на них сидели, покуривая, подвахтенные, кое-кто лежал и спал.
The day being calm and the wind fair, the scuttle was open, and not only the good daylight, but from time to time (as the ship rolled) a dusty beam of sunlight shone in, and dazzled and delighted me.	Погода стояла тихая, дул попутный ветерок, так что люк был открыт и сквозь него лился не только благословенный дневной свет, но время от времени, когда бриг кренило на борт, заглядывал даже пыльный луч солнца, слепя мне глаза и приводя в восторг.
I had no sooner moved, moreover, than one of the men brought me a drink of something healing which Mr. Riach had prepared, and bade me lie still and I should soon be well again.	Мало того: стоило мне шелохнуться, как один из матросов тотчас поднес мне какое-то целительное питье, приготовленное мистером Риаком, и велел лежать тихо, чтобы скорей поправиться.
There were no bones broken, he explained: "A clour* on the head was naething.	- Кости целы, - сказал он, - а что съездили по голове - невелика беда.
Man," said he, "it was me that gave it ye!" * Blow.	И знаешь, - прибавил он, - это ведь я тебя угостил!
Here I lay for the space of many days a close prisoner, and not only got my health again, but came to know my companions.	Здесь пролежал я долгие дни под строгим надзором, набираясь сил, а заодно приглядываясь к моим спутникам.
They were a rough lot indeed, as sailors mostly are: being men rooted out of all the kindly parts of life, and condemned to toss together on the rough seas, with masters no less cruel.	Матросы в большинстве своем грубый народ, я эти были такие же: оторванные от всего, что делает человека добрей и мягче, обреченные носиться вместе по бурной и жестокой стихии под началом не менее жестоких хозяев.

There were some among them that had sailed with the pirates and seen things it would be a shame even to speak of; some were men that had run from the king's ships, and went with a halter round their necks, of which they made no secret; and all, as the saying goes, were "at a word and a blow" with their best friends.	Одни из них в прошлом ходили на пиратских судах и видывали такое, о чем язык не повернется рассказать; другие сбежали из королевского флота Я жили с петлей на шее, отнюдь не делая из этого секрета; и все они, даже закадычные друзья, были готовы, как говорится, "чуть что - и в зубы".
Yet I had not been many days shut up with them before I began to be ashamed of my first judgment, when I had drawn away from them at the Ferry pier, as though they had been unclean beasts.	Но и нескольких дней моего заточения в кубрике оказалось довольно, чтобы мне совестно стало вспоминать, какое суждение я вынес о них вначале, как презрительно смотрел на них на пирсе у переправы, словно это нечистые скоты.
No class of man is altogether bad, but each has its own faults and virtues; and these shipmates of mine were no exception to the rule.	Айди все подряд негодяями не бывают, у каждой среды есть свои пороки и свои достоинства, и моряки с "Завета" не являли собой исключения.
Rough they were, sure enough; and bad, I suppose; but they had many virtues.	Да, они были неотесанны, вероятно, они были испорченны, но в них было и много хорошего.
They were kind when it occurred to them, simple even beyond the simplicity of a country lad like me, and had some glimmerings of honesty.	Они были добры, когда давали себе труд вспомнить об этом, простодушны до крайности, даже в глазах неискушенного деревенского паренька вроде меня, и не лишены кое-каких представлений о честности.
There was one man, of maybe forty, that would sit on my berthside for hours and tell me of his wife and child.	Один из них, матрос лет сорока, часами просиживал на краешке моей койки и все рассказывал про жену и сына.
He was a fisher that had lost his boat, and thus been driven to the deep-sea voyaging.	Он прежде рыбачил, но лишился своей лодки и вынужден был поступить на океанское судно.
Well, it is years ago now: but I have never forgotten him.	Вот уже сколько лет прошло, а мне его никак не забыть.
His wife (who was "young by him," as he often told me) waited in vain to see her man return; he would never again make the fire for her in the morning, nor yet keep the bairn when she was sick.