Похищенный - [31]

Его жена - "совсем молоденькая, не мне чета", как он любил говорить, - не дождалась мужа домой. Никогда ему больше не затопить для нее очаг поутру, не смотреть за сынишкой, когда она прихворнет.
Indeed, many of these poor fellows (as the event proved) were upon their last cruise; the deep seas and cannibal fish received them; and it is a thankless business to speak ill of the dead.	Да и многие из них, горемык, оказалось, шли в свой последний рейс: их приняло море и растерзала хищная рыба, а об усопших негоже говорить дурно.
Among other good deeds that they did, they returned my money, which had been shared among them; and though it was about a third short, I was very glad to get it, and hoped great good from it in the land I was going to.	Среди других добрых дел они отдали назад мои деньги, поделенные на всех, и хотя около третьей части недоставало, я все равно очень обрадовался и возлагал на эти деньги большие надежды, думая о стране, куда мы направлялись.
The ship was bound for the Carolinas; and you must not suppose that I was going to that place merely as an exile.	"Завет" шел в Каролину, но не подумайте, что для меня она стала бы только местом изгнания.

The trade was even then much depressed; since that, and with the rebellion of the colonies and the formation of the United States, it has, of course, come to an end; but in those days of my youth, white men were still sold into slavery on the plantations, and that was the destiny to which my wicked uncle had condemned me.	Правда, работорговля уже и тогда шла на убыль, а после мятежа американских колоний и образования Соединенных Штатов, разумеется, вовсе захирела, однако в дни моей юности белых людей еще продавали в рабство плантаторам, и именно такая судьба была уготована мне злодеем-дядюшкой.
The cabin-boy Ransome (from whom I had first heard of these atrocities) came in at times from the round-house, where he berthed and served, now nursing a bruised limb in silent agony, now raving against the cruelty of Mr. Shuan.	Время от времени из кормовой рубки, где он и ночевал и нес свою службу, забегал юнга Рансом (от него я и услыхал впервые про эти страшные дела), то в немой муке растирая свои синяки и ушибы, то исступленно проклиная мистера Шуана за его зверство.
It made my heart bleed; but the men had a great respect for the chief mate, who was, as they said, "the only seaman of the whole jing-bang, and none such a bad man when he was sober."	У меня сердце кровью обливалось, но матросы относились к старшему помощнику с большим уважением, говоря, что он "единственный стоящий моряк изо всех этих горлопанов и не так уж плох, когда протрезвится".
Indeed, I found there was a strange peculiarity about our two mates: that Mr. Riach was sullen, unkind, and harsh when he was sober, and Mr. Shuan would not hurt a fly except when he was drinking.	И точно; вот какую странность подметил я за первым и вторым помощниками: мистер Риак, трезвый, угрюм, резок и раздражителен, а мистер Шуан и мухи не обидит, если не напьется.
I asked about the captain; but I was told drink made no difference upon that man of iron.	Я спрашивал про капитана, но мне сказали, что этого железного человека даже хмель не берет.
I did my best in the small time allowed me to make some thing like a man, or rather I should say something like a boy, of the poor creature, Ransome.	Я старался использовать хоть эти короткие минуты, чтобы сделать из убогого существа по имени Рансом что-то похожее на человека, верней сказать - на обыкновенного мальчика.
But his mind was scarce truly human.	Однако по разуму его едва ли можно было назвать вполне человеком.
He could remember nothing of the time before he came to sea; only that his father had made clocks, and had a starling in the parlour, which could whistle	Он совершенно не помнил, что было до того, как он ушел в море; а про отца помнил только, что тот делал часы и держал в комнате скворца, который умел свистать
"The North Countrie;" all else had been blotted out in these years of hardship and cruelties.	"Край мой северный"; все остальное начисто стерлось за эти годы, полные лишений и жестокости.
He had a strange notion of the dry land, picked up from sailor's stories: that it was a place where lads were put to some kind of slavery called a trade, and where apprentices were continually lashed and clapped into foul prisons.	О суше у него были странные представления, основанные на матросских разговорах: что якобы там мальчишек отдают в особое рабство, именуемое ремеслом, и подмастерьев непрерывно порют и гноят в зловонных тюрьмах.
In a town, he thought every second person a decoy, and every third house a place in which seamen would be drugged and murdered.	В каждом встречном горожанине он видел тайного вербовщика, в каждом третьем доме -притон, куда заманивают моряков, чтобы опоить их, а потом прирезать.

To be sure, I would tell him how kindly I had myself been used upon that dry land he was so much afraid of, and how well fed and carefully taught both by my friends and my parents: and if he had been recently hurt, he would weep bitterly and swear to run away; but if he was in his usual crackbrain humour, or (still more) if he had had a glass of spirits in the roundhouse, he would deride the notion.