Похищение локона - [5]

Дары незаменимые ценя,

На черных крыльях взмыл к высотам дня.

В объятиях Фалестрис нимфу гном

Узрел, порвал мешок, и грянул гром,

И фурии взвились, подъемля вой

Над непричесанною головой.

И без того была Белинда зла,

А тут пожар Фалестрис разожгла.

«Несчастная, рыдай! — вопит она

(Ей отвечает эхо из окна). —

Когда враждебный беспощадный рок,

Зачем щипцы, заколки, гребешок?

Зачем в неволе волосы держать,

Железом раскаленным поражать?

Зачем ярем, тяжелый, как свинец?

Зачем нам папильотки, наконец?

И похититель смеет свой трофей

Показывать собранью светских фей?

Но если пострадала наша честь,

Покоя не вернет нам даже лесть.

Предвижу слезы горькие твои,

Предвижу грязных домыслов рои.

Злоречие свою покажет прыть:

Испорченным кусочком будешь слыть.

Как мне тогда вступить с молвою в спор?

Мне скажут, что дружить с тобой п

Неужто так судьбой предрешено?

Неужто с бриллиантом заодно

Сверкать придется вечно красоте —

О, ужас! — на разбойничьем персте?

Скорей Гайд-парк бурьяном зарастет

И колокол рассудок обретет.

Не лучше ли пропасть вселенной всей —

От комнатных собачек до людей?»

И сэра Плюма шлет Фалестрис в путь:

Извольте, дескать, волосы вернуть!

Сэр Плюм повиновался, осердясь;

Янтарной табакеркою гордясь

И тросточкой, рассеян и угрюм,

Открыл сначала табакерку Плюм,

Потом вскричал: «Милорд, какого черта!

Тьфу, пропасть! Шутка не такого сорта…

Отдайте локон! Разве я не прав?»

И замолчал, по крышке постучав.

«Мне очень жаль, — в ответ промолвил пэр,

Должна бы с вас любезность брать пример,

Но локоном клянусь я вам, что впредь

Я вечно буду на него смотреть,

И не сиять ему среди волос,

Где ненаглядный прежде произрос;

Покуда я дышу, моя рука

С ним не расстанется наверняка».

Ответив так, он локон показал,

Которым хвастать суетно дерзал.

Гном Умбриель — поистине злодей.

Разбить он поспешил флакон скорбей.

Белинда током слез поражена,

В красивую тоску погружена,

И, не подняв печального чела,

Свой монолог Белинда начала:

«Будь проклят, омраченный вечной тьмой,

Мерзейший день, отнявший локон мой!

За что должна я, Господи, страдать?

Уж лучше Хэмптон-Корта не видать!

Там пала жертвой — ах! — не я одна,

Придворной суетой совращена.

Не лучше ли таить свою красу

Хоть на скале безлюдной, хоть в лесу,

Без ломбера, без чая, без карет,

Когда девице все это во вред,

И чтобы репутацию спасти,

Не лучше ли в пустыне отцвести?

Зачем средь лордов юных мне блистать?

Молитвы дома лучше бы читать!

Ничто не предвещало мне добра:

Шкатулка трижды падала с утра,

Качался без причины мой фарфор,

У Шока был недружелюбный взор,

И сильф меня во сне предостерег,

Но слишком поздно мне открылся рок!

Оставшимся кудрям несдобровать,

Я волосы мои готова рвать!

Два локона блюли мою весну

И оттеняли мраком белизну.

Теперь один остался у меня;

Грустит он, похитителя дразня,

И тоже беспощадных ножниц ждет,

И, кажется, придет его черед.

Мой враг жестокий! Лучше бы в тот миг

Ты мне другие волосы остриг!»

Песнь V

Сказала, и раздался общий стон;

Неколебим, однако же, барон.

Ему заткнуло уши божество:

Белинда не растрогала его.

Троянец был едва ли так суров,

Когда звучал Дидоны страстный зов.[19]

Взмах веера внимание привлек;

Кларисса начинает монолог:

«Скажите мне, за что красавиц чтят?

Что вызывает восхищенный взгляд?

Зачем их наряжает вся земля,

Благоговейно к ним благоволя?

Зачем сопровождают милых дам?

Зачем в театре кланяются нам?

Поверьте мне, что все это тщета,

Когда умом не блещет красота,

Но помнить надлежит средь суеты,

Что добродетель выше красоты.

Когда бы танцы или туалет

Спасали нас от быстротечных лет,

Кто не презрел бы повседневный труд

И то, что люди пользою зовут? —

Тогда бы слыл спасительным роман

И святость не стыдилась бы румян.

Но так как молодиться нам грешно,

И локоны седеют все равно,

И, как бы ни был облик твой хорош,

Презрев мужчин, девицею помрешь,

Не лучше ли, чем просто горевать,

В хорошем настроенье пребывать?

В спокойствии, поверьте, нет вреда;

Не нужно духом падать никогда.

Пусть красота влюбленный взор манит,

Заслуга душу нежную пленит».

Но, правотой своею дорожа,

Ответила Фалестрис: «Вы ханжа!»

«К оружию, — кричит она, — вперед!»

Фалестрис дам воинственных ведет.

Разгорячились и вошли во вкус,

И слышно, как трещит китовый ус.

Басят герои в хоре героинь,

Небесная внимает воплям синь,

Бойцам особый род оружья дан;

Они, как боги, не боятся ран.

Так, если прав божественный Гомер

И для бессмертных смертные — пример,

Паллада, Марс, Латона и Гермес

Сражались, возмутив покой небес;

Юпитер громы в ярости метал,

Нептун волнами грозно грохотал;

Земля тряслась, и рушились дворцы;

Средь бела дня вставали мертвецы.

На канделябре Умбриель сидел,

На битву с наслаждением глядел.

Другие духи наблюдали бой,

Участвуя в сражении порой.

Фалестрис — для противника гроза,

Неутомимо сеют смерть глаза,

Становится в сражении лихом

Метафорою смерть или стихом.

«О нимфа! Смерть — счастливый мой удел»,

Рек мистер Франт и мимо кресла сел.

Сэр Хлыщ, который в вечность отходил,

«Сии глаза — убийцы», — подтвердил.

На берегу Меандра средь цветов[20]

Так лебедь с песней умереть готов.

Сэр Плюм, в разгаре битвы раздражен,

Сразив Клариссу, Хлоей был сражен,

Но Хлоя улыбается над ним,

И воскрешенный рыцарь невредим.

Юпитер золотые взял весы;