Похищение локона - [4]

И сразу же торжествовать спешат,

Как скоро отойдет победа в тень

И проклят будет этот славный день.

Приготовленье кофе ритуал,

Который всех в гостиной занимал.

Алтарь японский лампой озарен;

Пылает спирт, и свет посеребрен.

И в серебре вскипая, жидкий дар

В китайской глине сохраняет

Не уступает аромату вкус,

Отраден упоительный союз.

Воздушный хор Белинду окружал,

Услужливо ей кофе остужал,

Стерег подол и вспархивал к плечу,

Оберегая пышную парчу.

Известно, что кофейные пары

Не прочь от политической игры;[15]

Увидев локон вновь, барон затем

Исполнился опасных стратегем.

О юноша! Побойся ты богов!

Ты Скилле уподобиться готов.[16]

Пришлось ей птицей сделаться — увы! —

За оскорбленье отчей головы.

Но, как на грех, в злосчастный тот момент

Нашелся подходящий инструмент.

И пусть ему Кларисса не со зла

Оружье двухконечное дала,

Как рыцарю копье и острый меч,

Чтоб доблестного в правый бой вовлечь,

Барон к дурному действию влеком,

И лезвия раздвинул он тайком.

Над кофеем Белинда склонена,

Невидимая свита ей верна.

Ревниво духи локон стерегут

И на лету прическу берегут.

Три раза духи дергали серьгу;

Три раза отступать пришлось врагу,

Когда назад бросала нимфа взор;

Был Ариель рачителен и

Смотрел он в сердце нимфы сквозь букет,

Вдруг в сердце обнаружился секрет;

Увидел сильф предмет любви земной

И перед этой тайною виной

Отчаялся, застигнутый врасплох,

И скрылся, испустив глубокий вздох.

Сомкнула молча ножницы вражда,

И локон отделился навсегда;

Некстати верный сильф дежурил там,

Разрезан был несчастный пополам,

Но незачем оплакивать его:

Воздушное срастется естество.

Лишился локон бережной опеки,

Пропал навеки, да, пропал навеки.

И молния сверкнула из очес,

Девичий вопль донесся до небес.

Не громче раздаются крики вдруг,

Когда помрет щенок или супруг…

Или когда фарфор китайский в прах

Упал, оставшись в пестрых черепках.

«Венчайте лаврами мое чело, —

Рек победитель, — счастие пришло.

Пока в лазури птицам счету нет,

Пока в каретах ездит высший свет,

Пока читают „Атлантиду“ все,[17]

Пока нужна подушечка красе,

Пока визиты будут отдавать,

И свечи зажигать, и в гости звать,

Пока свиданья будут на земле,

Я буду жить в торжественной хвале».

Сталь сокрушает все, что создал век;

И памятник сражен, как человек.

Допустим, Трою боги возвели;

Остались лишь развалины в пыли.

Сталь всякую гордыню победит

И триумфальных арок не щадит.

Зачем же гнев девичий и печаль,

Когда волос не пощадила сталь?

Песнь IV

Но, в яростном унынье закоснев,

У ней в груди таился лютый гнев;

Король, терзаясь в горестном плену,

Девица, упустив свою весну,

Любовник от возлюбленной вдали,

Краса, которою пренебрегли,

Тиран, придя к жестокому концу,

Кокетка, если платье не к лицу,

Не так ярятся от своих обид,

Как дева, что без локона скорбит.

Когда покинул деву Ариель

И улетел за тридевять земель,

Гном Умбриель, наимрачнейший дух

Из тех, кто хочет, чтобы свет потух,

Отправился в подземные миры

Искать пещеру хмурую Хандры.

На закопченных крыльях гном парит,

В пределах тех, где тьма всегда царит.

Восточный ветер дует вечно там,

Отраднейшим препятствуя ветрам.

Вдали от лучезарнейших красот

Находится угрюмый этот грот.

Хандра лежала, погрузившись в тень;

Боль сбоку, в изголовий Мигрень.

У трона две прислужницы стоят,

У них различны облик и наряд.

Была со старой девой схожа Злость,

Вся в черно-белом, тощая, как трость;

Молитвы берегла на каждый час

И пасквили держала про запас.

Жеманство имитировало цвет

Щек, нежно-розовых в осьмнадцать лет,

Сюсюкало, притворствовало всласть.

Приготовлялось в обморок упасть,

Чтобы недомоганьем щеголять

И неглиже при этом обновлять.

Так вызывает новый пеньюар

Хворь дамскую, в которой столько

Тонул в тумане странный этот зал,

Где призрак вслед за призраком всплывал,

Как бред ночной отшельников лесных

Или виденья девушек больных.

Там демоны, там змеи, там огни,

Там тени в беспросветнейшей тени,

Озера золотые, рай и тлен,

Машинерия элизийских сцен.

Все заняты причудливой игрой,

Различно искаженные хандрой;

Оживший чайник ручку подавал

И носиком задумчиво клевал;

Треножником вышагивал горшок;

Вздыхал кувшин, и говорил пирог.

Беременностью хвастал старый лев,

И пробок жаждал хор бутылок-дев.

Гном, пролетая в этом царстве грез,

В руке целебный папоротник нес,

И молвил он: «Владычица, привет!

С пеленок до пятидесяти лет

Владеешь каждой женщиною ты,

Внушая то капризы, то мечты;

Ты вызываешь в дамах интерес

То к медицине, то к писанью пьес;

Гордячек заставляешь ты блажить,

Благочестивых учишь ты ханжить.

Есть нимфа, чей пример, прельстив других,

Толкнет к восстанью подданных твоих.

Когда подпортить я умел красу,

Искусно вызвав прыщик на носу,

Когда сжигал я нежный цвет ланит,

Уверив, будто проигрыш грозит,

Когда на головах рога растил,

Мял юбки дам, на простынях гостил,

Удачную прическу разрушал,

И подозреньем душу иссушал,

И слезы заставлял напрасно лить,

Хотя нельзя собачку исцелить,

Внемли: Белинду омрачить пора!

Тогда полмира поразит хандра».

Богиня с кислой миною брюзжит,

Но, в сущности, советом дорожит;

Мешок достала, не велик, не мал

(В мешке таком Улисс ветра держал[18]).

У ней в мешке изысканный набор

Бурь дамских, всхлипов, причитании,

Дала флакон скорбей, печалей, слез,

И это все с собою гном унес;