Погубленные жизни - [7]

— Жизнь, Халиль, вконец нас измотала, — пожаловался Камбер.

Халиль кивнул.

— Невмоготу стало, опротивело все.

Когда Халиль вышел из сада, вечерело. Сулейман чинил крышу, лопатой бросал на нее солончак. Поблескивая, земля рассыпалась в воздухе и рыхло падала на кровлю. Али Осман выравнивал землю на крыше, а Дервиш укатывал катком.

Халиль влез на другой конец крыши и смотрел оттуда на заходящее солнце. Небосвод был надвое разделен огненно-красной лентой, которая на глазах делалась все шире и шире, окрашивая небо в розовый цвет.

С полей с вязанками хвороста за плечами возвращались женщины, босоногие дети, девушки. Дул прохладный ветерок, без которого вечер не вечер. Халилю вспомнился другой вечер — в армии, когда кто-то из солдат играл на сазе. Халиль будто снова услышал грустную мелодию и мысленно перенесся в тот далекий день, в тот вечер. Как тосковал он тогда по родному краю! А теперь вот с грустью вспоминает армейские будни.

Дома, деревья, дороги постепенно тонули в ночном мраке. Над домом вился дымок и быстро растворялся в воздухе, словно не желая никого тревожить, вызывая чувство покоя и безмятежности.

Земля Юрегира смиренно отдавала себя во власть наступавшей ночи и безропотно погружалась в темноту. С шумом рассекая воздух крыльями, возвращались в гнезда голуби. Где-то прокричала сова, заставив Халиля вздрогнуть. Он вспомнил деревню Маласчу, от которой остались лишь наводящие ужас развалины, и погрузился в раздумье. Его вернул к действительности голос Али Османа:

— Халиль, родной! Тебя Камбер заждался, видишь, сына за тобой прислал.

Халиль оглянулся. Во дворе, пряча руки за спиной, стоял мальчик. Его лица не было видно в темноте.

— Тебя отец зовет, — сказал он.

Халиль осторожно спустился с крыши. Следом за ним спустился и Али Осман.

— Передай от меня Камберу привет и скажи, что ночью сад постерегу я.

Ремзи, так звали сынишку Камбера, был хилым, болезненным мальчиком лет десяти. На бледном лице особенно ярко выделялись глаза — черные, блестящие. Халиль смотрел на него с нежностью — как на младшего братишку, которого едва узнал после разлуки.

Ремзи молча шел за Халилем и ни разу не поднял на него глаз, а стоило Халилю обернуться, тотчас опускал голову.

Когда они подходили к дому, Ремзи побежал вперед и скрылся из виду. Из дома вышли Камбер и его жена Ребиш. Ремзи прятался за их спины. Со слезами на глазах Ребиш обняла Халиля, расцеловала. Глядя на них, Камбер рассмеялся:

— Хватит! Оставь парня в покое!

Халиль скинул башмаки и сел на пол. Ремзи с очень серьезным видом стоял спиной к Халилю и грел у огня руки, время от времени косясь на гостя.

— А наш малый уже в третьем классе, — сказал Камбер.

— Выучится — человеком станет, — подхватила Ре-биш.

Халиль с некоторым удивлением смотрел на молчавшего Ремзи. По тому, как мальчик теребил пальцы и упорно смотрел в одну точку, чувствовалось, что он чем-то расстроен.

Взрослые уселись вокруг подстилки, на которой стоял поднос с фаршированным петухом.

— А почему Ремзи не садится? — спросил Халиль.

Камбер повернулся к сыну:

— Иди, сынок, поешь вместе с нами! Видишь, гость не хочет без тебя есть.

Ремзи сердито дернул плечами.

— Иди, детка! Разве можно сердиться на отца?

Мальчик не двинулся с места.

— Иди, сынок, иди!

Ребиш поделила петуха на части и положила лучшие куски перед Халилем.

— Иди сюда, Ремзи, не упрямься. Ну, смотри, выведешь меня из терпения… — снова заговорил Камбер.

— Да оставь ты его в покое! Не хочет — не надо.

— Ладно, Халиль, давай есть., дорогой. Сегодня с нашим эфенди не сладить.

— Возблагодарим господа! — произнес Халиль и принялся за еду.

Камбер тоже энергично задвигал челюстями.

— С парнем что-нибудь произошло? — спросил Халиль.

— Да кто его знает. Не ест — и все тут, — ответил Камбер.

— Мы его петуха зарезали, вот он и сердится, — сказала Ребиш.

Кусок застрял у Халиля в горле, и он спросил, указывая на блюдо:

— Вот этого?

— Этого самого.

Глотая слезы, Ремзи выбежал во двор.

— Видала? — разозлился Камбер. — Видала, что вытворяет? Кости бы переломал этому поганцу!

— Да ты что? Разве можно так говорить! Ребенок ведь!

— Вот именно! Потому и должен знать свое место!

— Обидно ему.

— Ничего, потерпит.

— Ты ведь знаешь, как он любил этого петуха! Единственная радость у него была!

— Радость? А у меня какая радость, а?

— Ну не сердись, успокойся!

— Нет, ты погляди на этого выродка, еще нос дерет! В кои-то веки к нам гость пожаловал, так на тебе, этот поганец нас осрамил!..

— Он ведь ребенок…

— Ну, ладно, он — ребенок, а ты чего раскудахталась? Чего ты добиваешься?

— Добиваюсь?

— Конечно! С чего ты шум поднимаешь?

— Ей-богу, ничего мне не надо. Об одном прошу, не сердись на Ремзи. Он не такой, как другие дети.

— А что я плохого сказал, а? Ну что я такого сказал, что ты раскудахталась?

— И я ничего такого не сказала. Просто жалко мне его, ребенок он, дитя малое…

— Заткнись! Дитя малое пожалела! Вот так-то, Халиль, она не угомонится, пока не охрипнет. Ей только палец дай — руку отхватит. Сам знаешь, у любой бабы язык без костей!

— Ничегошеньки у него не было, кроме этого петуха…

— Да я и его петуха, и его самого… Ты, жена, помолчи лучше, не вводи меня в грех! Поганец и так весь ужин испортил.