Погубленные жизни - [6]

В эту пору медленно осыпающиеся листья бывают самых разнообразных цветов и оттенков, от багровых до желтых. Каждый падающий на землю лист напоминал Халилю о бренности и быстротечности жизни.

Повернув голову, Халиль заметил, что из темного угла на него смотрит лежащая на мешке кошка. До чего же она старая и тощая! Вся шерсть вылезла.

Халиль подошел к кошке.

— Кис-кис!

Кошка, жалобно мяукнув, обнюхала руку Халиля и стала к нему ластиться, а Халиль ласково гладил ее, чувствуя, как прилипают к ладони шерстинки.

— Кисонька!

Дверь в кухню открылась, и Халилю ударил в нос запах псины, сыра, хлева и пота. «Никак Али Осман!» — подумал Халиль и обернулся. Да, это был Али Осман.

Он стоял в дверях и, щурясь, пытался разглядеть скрытого сумраком человека.

— Халиль! Родной ты мой!

Они крепко обнялись, и в этом мужском объятии было столько сердечной тоски и в то же время радости, что Халиль прослезился. Время заметно ссутулило плечи Али Османа, его брови и усы побелели. Глубоко запавшие глаза слезились, и он то и дело вытирал их.

— Садись, родной, садись! — говорил Али Осман, разглядывая Халиля. — Да ты стал настоящим мужчиной, ей-богу! Армия, видать, пошла тебе на пользу. Ну, теперь ты насовсем вернулся, а?

— Насовсем, дядюшка Али.

— Ну и слава богу! Слава богу!

Али Осман вытащил из кармана кисет, зажал между дрожащими пальцами клочок бумаги, отсыпал щепоть табаку, аккуратно свернул цигарку, послюнявил и, заклеив, протянул Халилю.

— На, закуривай, родной! — Он выбил огнивом искру, и Халилю ударил в нос знакомый запах горящего трута.

Халиль смотрел на Али Османа, поражаясь тому, сколько душевной доброты светится в его глазах. Привычными движениями Али Осман свертывал вторую цигарку. Взволнованный встречей, он запинался, не находя слов. Неожиданно он сказал:

— А Карабаш-то сдох.

Халиль сокрушенно покачал головой.

— Сдох бедняга, — горестно вздохнул Али Осман. — Ох и любил же он тебя! Бывало, по пятам за тобой ходил. А сдох-то он как! В тот день встал я чуть свет, мы как раз в поле идти собрались. А у меня зуб разболелся, да так, что сил не было терпеть. Я и нынче зубами маюсь, пропади они пропадом. Пошлет аллах здоровья — в этом году непременно их подлечу. Ведь как заноют — и про аллаха, и про пророка забудешь.

Он свернул еще цигарку и снова протянул Халилю.

— Бери, после выкуришь.

— А что же тебе останется, дядюшка Али?

— Бери, бери! Табачок добрый, такой не всегда достанешь. Лавочник Сабри для меня его бережет. Клянусь, в целом свете не найдешь табака лучше. Ну да ладно, о чем же мы говорили?

— О Карабаше…

— Ах да. Сдох бедный пес. Каждое утро, бывало, бежит себе тихонько впереди арбы. А в то утро, смотрю, нет его и нет. И звал я его, и искал — нет, и все тут! А зуб у меня разболелся — и не расскажешь как! У тебя когда-нибудь зубы болели?

— Было как-то раз. Только мне тут же больной зуб и выдернули.

— И мне выдернули. Правда, лучше б я на это не соглашался! Знаешь Фариза, что у Ахмед-аги стряпает для работников? Так вот, он мне и говорит: «Я раньше брадобреем был, выдерну тебе зуб, и не заметишь». Измучил, изверг, всю душу вымотал, челюсть своротил и еще, бесстыжий, взял с меня за это пачку табаку.

— Как же это так, дядюшка Али?!

— Ей-богу, Привязал к зубу нитку, и давай дергать. Дергал, дергал, ничего не получилось. Тогда он говорит: «Сейчас я его выдерну, как доктора дергают». Велел мне ждать, а сам куда-то ушел. Вернулся с клещами, да этими клещами зуб мне и выворотил.

Али Осман помолчал, а затем грустно добавил:

— Да-а, и Карабаш наш подох.

— Ну а как там дядя Сулейман?

— Считай, ты меня о нем не спрашивал, а я тебе ничего не говорил. Загубил себя Сулейман, загубил. Все одно и то же: заведутся у него деньжата — напьется, начнет песни петь, плакать. Всем уши прожужжал, что он станет торговцем, купит лошадь и начнет развозить товар по деревням.

— А дядя Камбер?

— И он недалеко ушел. Давай лучше пойдем поглядим на сад.

3

Листья доживали последние дни. Они оделись в желто-красный наряд, потому что не умели по-другому выразить свои чувства и думы, горечь пережитого. Наступает осень, и однажды лист срывается с ветки. Покой вокруг таит в себе боль разлуки с последними теплыми днями. Тонкая цепочка облаков, поблекшая голубизна неба, тающие запахи, золотистая листва — все исполнено неизбывной грусти. Кажется, будто по земле прошелся пожар, оставив следы на выгоревших травах, кустах чертополоха, деревьях. Навевают тоску и гранатовые деревья, и виноградные лозы с покрасневшими листьями, и сиротливая птаха.

Камбер, задумчиво скручивая очередную цигарку, сплюнул прилипшие к губам табачные крошки и вздохнул:

— Нет нам счастья!

Сулейман чертил палочкой по земле. Рядом с ним, кружась, упал лист.

— И хозяин очень переменился, — сказал Али Осман. Они замолчали. Халиль чувствовал, что за этим молчанием что-то кроется. Но они только поглядывали друг на друга, оба не зная, с чего начать.

Первым нарушил молчание Сулейман:

— Потом еще поговорим, пора приниматься за дело. Али Осман, Дервиш и Сулейман встали.

— Ну, пока! — попрощались они.

Халиль проводил их взглядом. Сулейман шел, широко размахивая огромными ручищами, — его всегда можно было сразу узнать по походке. Вскоре Халиль услышал, как отворилась и тут же захлопнулась садовая калитка.