Погребальный поезд Хайле Селассие - [25]

Рядом с животными на их ступенях деревья по ранжиру, от баобаба до мимозы, и насекомые тут же. Прирученные животные стоят на южных ступенях: куры, овцы, козы, коровы, лошади, собаки, домашние кошки, черепаха предков, живущая во дворе, мыши.

Домашние мыши и полевые мыши. На восточных ступенях — птицы: соколы, орлы, скопы и птицы-носороги величественные на самой вершине. Затем страусы и журавли. Канюки и чибисы. Потом грифы, ястребы, цапли, голуби, утки и дрофы.

На северных ступенях — рыбы и люди. Рыбы соединены пупками, как те две рыбы среди звезд. Существует четыре вида женщин: первые — это побу, утробы у них имеют форму фасоли и рожают они уродливых детей, плачевное зрелище, беда.

Есть женщины с вульвой, как копытце антилопы, они вынашивают двойню, женщины с двойной утробой, у которых рождаются близнецы разных полов, женщины с утробой, точно спираль росички внутри ее семечка, у таких рождаются две девочки. Вот и все виды женщин.

XXIX

Существует три вида мужчин: мужчины с короткой толстой ментулой, мужчины с ментулой как голова ящерицы и мужчины с тонкой длинной ментулой. Наши поля — это наши саваны. Мы станем сомами, когда умрем и вернемся к Амме. Мы молчим по ночам, чтобы не смердеть.

В шестидесяти норах Ого скрыты шестьдесят сторон жизни. Мы знаем двадцать две из них: мир, деревни, дом для женщин на время месячных, дом огона, амбар, небо, земля, ветер и животные, у которых есть четыре ноги.

Птицы, деревья, люди, танцы, похороны, огонь, разговор, пахота, тяжкий труд, ракушки каури, путешествия, смерть и мир. Лицо Нуммо — листья и огонь. Остальные тридцать восемь сторон жизни — все, что отделяет нас от Ого.

Со временем мы их узнаем. Они как юные пастухи, которых неделями не видно в деревне — ушли для обучения и появляются внезапно, чтобы сплясать танец Ого. Задолго до того, как они появились, издалека слышны барабаны.

Мы слышим барабан кузнеца и барабанчик-нтама. Барабаны говорят с Нуммо, для Нуммо. Мы услышим барабаны задолго до того, как увидим молодых людей в кровавых юбках, прыгающих в утренних лучах, с колпачками Ого на голове.

Они носят колпачок Ого и пищат его голоском. Потайные вещи откроются нам поначалу медленно и смутно, как туман на рассвете, пробуждение и прибытие, но внезапно и быстро в конце, точно гром урагана и дождь.

Все высыпали на улицы, мужчины, женщины, дети, солдаты, священники, монашки, мы видели как двух монахинь подсаживали на дерево откуда им уж точно все будет видно.[148] А мы нашли самый выигрышный ракурс и видно было просто замечательно.

Мы видели как в самом начале процессии ехали в креслах на колесах инвалиды из Дома Инвалидов. Есть такая старая французская традиция открывать любой военный парад шествием ветеранов из Дома Инвалидов. И все они прошли под аркой.

Все они прошли под Триумфальной аркой. Гертруда Стайн вспомнила что когда она была совсем маленькой девочкой и приходила к Триумфальной арке покачаться на цепях ограждения гувернантка говорила ей что никто теперь не должен проходить под аркой.

XXX

Гувернантка говорила ей что никто теперь не должен проходить под Триумфальной аркой потому что немцы после победы 1870 года устроили под ней свой парад. А теперь под ней шли все кроме немцев. Каждая нация шла отдельно, кто-то быстрее, кто-то медленней.

Французы лучше всех несли флаги, Першинг[149] и офицер который нес за ним флаг по-моему лучше прочих выбрали дистанцию.

ЛИСТЬЯ БРОНЗОВЫЕ И БАГРЯНЫЕ (пер. М. Немцова)

Он спит на железной койке, и единственный его доход — гонорары, что платит ему Государство за использование его портрета у нас на почтовых марках. Говорят, он может часами созерцать бюст Ницше. Ему нравится болтать с друзьями по телефону. Его единственное украшение — Железный Крест. Крест да нарукавная повязка Партии — вот все, что как-то разнообразит скупую простоту его формы. Его любимый композитор — Антон Брукнер, резкий напор и гармонические прогрессии симфоний которого напоминают ему о старой Германии, о лесах и горах, о кофейнях с газетами, шахматами, беседами о метафизике и научными журналами, о Германии ясной осени и дымки, когда меж деревушками проселки очерчены деревьями, чьи листья, бронзовые и багряные, горят великолепием под лучами солнца на исходе дня.

Однажды в такой день он навестил сразу вдову Вагнера и сестру Ницше. По пути его часто останавливали селяне, желавшие выразить свое восхищение. Они знают, что он сладкоежка, обожает миндальное печенье, поэтому выносят ему целые тарелки яств. Он шутит, что испортит фигуру, — он, такой поджарый и тощий. Тем не менее, печеньице берет, жует его, а старушки всплескивают руками и прижимают ладони к щекам. Особенно он любит детей. Взор его загорается при виде маленькой светловолосой девочки с голубыми глазами.

С вдовой Вагнера он обсуждает «Кольцо»,[150] с сестрой Ницше — еврейский политический вопрос. Он просит разрешения посмотреть письменный стол философа, его простенькую пишущую машинку, дуэльную шпагу студенческих лет, итальянскую накидку. Ему показывают чайную чашку философа, и с подобающим почтением он отвечает, что не пьет ни чая, ни кофе, не курит, не употребляет алкоголь, если не считать редкой кружки пива в компании соратников по Партии.