Пограничное состояние - [33]
Тем более что там, за «речкой», наши офицеры и солдаты в принципе не носили погон. И вообще, строй закордонных «погранцов» перед выходом на операции скорее напоминал строй тех же духов. Только почему-то русоволосых и красномордых. А наши «переводяги»[29] — таджики, туркмены, узбеки — так вообще одно лицо! Моджахеды, блин.
Мы ходили на операции в выклянченных у армейцев «лифчиках-разгрузках». Мы ездили на технике, где зачастую стояли движки, снятые за ящик тушенки с армейских БТРов. Мы курили сигареты «Охотничьи», «разлива» 1942 года. Мы ели кильку в томате — это была наша «красная рыба». Во всем ограниченном контингенте мы были самыми «ограниченными». В смысле снабжения, я имею в виду в смысле снабжения. По сравнению с Красной армией — так мы были просто нищими!
Подъезжаешь, бывало, к куче всякого добра, лежащего в навал у дороги. Рядом под масксетью сидят «красные» полковники. Дуют «холодный чай» в последнем километре перед границей. На выход, господа, на выход! «Мы уходим с Востока»… Прости-прощай, «ридна афганщина».
Что за добро, вы спросите? И я вам отвечу! Добро, мои драгоценные сограждане, — это разный военный «хлам». Очень часто основным в «хламе» были, например, боеприпасы. Са-а-амые различные. «Неучтенка» — это в Афгане в порядке вещей. А в Союзе — криминал, статейное дело. Помимо боеприпасов — масса других полезных на войне вещей: ящики, коробки, банки-склянки, шмотье интендантское, железяки всякие. «Хлам», в общем.
А почему, собственно, вы спросите, все это в куче у дороги? А потому, недогадливые вы мои, что на выводе армейские колонны очень часто «рвали нитку»[30] без таможенного досмотра. И бойцы с офицерами сидели сверху на броне (помните кадры телевизионных программ?) не просто так, для истории. А потому что внутренности славных армейских боевых машин были под завязку набиты другим «шмотьем» — японской аппаратурой, афганской и пакистанской мануфактурой и прочей малайско-сингапурской фурнитурой. Отсюда и кучи у дороги: лишнее дерьмо — в сторону. Освобождаем место для ценного багажа. А чтоб вверенное, пусть даже и неучтенное, военное имущество не досталось врагу..
— Товарищ полковник, а можно мы тут себе чего-нибудь повыбираем?
Над красным носом мутные глаза сразу превратились в узенькие щелочки-триплексы (ха-ра-шо идет «холодный чай»!):
— Ты х-х-хыто… такой? (ик-а…)
— Лейтенант Рябуха, пограничники мы, товарищ полковник.
— Ух, блин (ик-а...), а вы-тο здесь как? Ну, впрочем, уже не важно. Значит, так, у вас (ик-а…) есть полчаса — забирайте все что хотите. Все! Что хотите (ик-а…)… Но через полчаса мы (ик-а…)… Мы эт-то все… взо-о-рве-о-м к такой матери! Понятно вам, ле-й-те-нант?!
Голь перекатная! Пограничники, спецвойска. Но нам и это было по барабану. И проезжая шлагбаумы армейских комендатур на вопрос «кто такие?», мы всегда гордо ответствовали:
— Пограничники!.. Ну че вылупился?
— Пограничники? А, это которые на одном БТРе за бандами гоняются?
— Сам ты гонишь, муфлон, крыса тыловая! Стоишь тут ишаком, шлагбаум в чистом поле охраняешь от «зям-зямчиков»[31]! «Шуруп»[32] под крестовую отвертку… Открывай давай!.. Шнеллер, брат, тыз-тыз![33]
И в своей 200-мильной зоне мы действительно «гоняли» духов. Гоняли строго по делу, не особенно вмешиваясь в их внутренние распри. И жестко, а порой и жестоко, пресекая их любую возню, угрожающую Священной и Неприкосновенной (так и тянет сказать — Поднебесной…) Границе. Так же, как и весь остальной ограниченный контингент, теряя людей.
Но нас там «не было»…
Коля Овчаренко, начман четвертой, с утра пораньше проводив рейды, решил прикорнуть. Как он любил говорить — «минут шестьсот». Начштаба с замполитом играли в шахматы. Партия шла с перерывами вторые сутки.
— Василич, пардон, можно я перехожу?
Василич — наш начштаба, или коротко «эН-Ша», — задумчиво:
— Можно, Веня, можно. Не вопрос. За литр — все можно…
— Василич, экскюз ми, не томи, ходи давай! А, кстати, слышал? Мишин-то опять в рейд в сланцах уехал.
— В сланцах говоришь? М-да… Негодяй, однако… Пожалуй, на «G7», вот так. А походную «ленкомнату» он взял?
— Взял.
— Ну вот, видишь, «руководящая и направляющая» обеспечена. Значит? Значит, твоя совесть чиста, а жопа — прикрыта. А по мне пусть он хоть в плавках в рейде ходит — лишь бы люди были живы и боевая задача выполнена… Шах!..
Партию и мирную беседу прервал дежурный.
— Товарищ майор! Там с шестого поста доложили, какая-то «шишига»[34] «вылупилась» со стороны Хзйрабада. Новенькая совсем, вариант для минбатра[35]. Ну, для «Василька»[36], такая… Вылезла из-за сопочки и встала. Че делать-то?
— Далеко?
— Километра полтора-два.
— По радио запрашивали?
— Запрашивали. Молчит, сука.
— Так. А сигналов визуальных никаких не подает?
— Никак нет. И наших там нет. «Соседей» я тоже запрашивал. У них в этом районе тоже никого.
— Ясно. У местных аборигенов такой техники нет? Нет. Наших там тоже нет. Значит, что? Значит — духи! Та-ак… Та-ак… Надо дяде Коле доложить…
Николай Иваныч вышел смурной.
— Ну что за говно? Человеку поспать не дадут. Духи, духи… а сами то что? Ни одного решения не могут принять. Офицеры, командиры, политработники, мать… Все должен за вас Овчаренко думать. Свиньи вы, товарищи офицеры! Человек только лег… Ну что там, дежурный? Дежурный!!! Проснись, ты серишь! Я спрашиваю, что там!!!
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Служба в армии — священный долг и почетная обязанность или утомительная повинность и бесцельно прожитые годы? Свой собственный — однозначно заинтересованный, порой философски глубокий, а иногда исполненный тонкой иронии и искрометного юмора — ответ на этот вопрос предлагает автор сборника «Особенности национальной гарнизонной службы», знающий армейскую жизнь не понаслышке, а, что называется, изнутри. Создавая внешне разрозненные во времени и пространстве рассказы о собственной службе в качестве рядового, сержанта и офицера, В.
«Кто не был, тот будет, кто был, не забудет 730 дней в сапогах…»Автор был, не забыл и написал о своей службе в ВСО, попросту говоря, стройбате. Написал с чувством и толком, с юмором и грустью. Кто был — поймет, кто не был — проникнется.