Пограничное состояние - [18]
Плюс 35 в тени
Горы. Июль. Плац. Плюс 35 в тени.
Стадо муфлонов, то есть, я хотел сказать, дорогой и любимый личный состав, окукленный в костюмы химической защиты, стойко внимает.
Начальник заставы Блинов в тенечке под чинарой, не торопясь, вынимает из Дисциплинарного устава прописные истины армейского порядка и почитания. То есть читает. То есть ведет воспитательный процесс. Второй час подряд.
Хлоп. Строй покачнулся, и одно полу-аморфное тело мягко, шурша воняющей резиной, осело на квадратик плаца.
— Фельдшер?!!
— Тут, фельдшер…
Рывком снял противогаз с «тушки», нашатырь под нос — и в тенечек.
— Оклемался, родной? Молодец! Хлебни из фляжечки и в строй!
— Саныч, мать твою так-перетак! — Из окна офицерского домика высунулась кудрявая голова хозяйки, Веры Блиновой. — Отпусти детей, не мучай мальчишек, козел старый!
Блинов, покраснев глазами, как племенной бык, даже не повернув головы в ее аполитичную сторону, невозмутимо чеканит:
— Ве-рр-ка! Замолчь и изыди! Вы…бу!
Верка, сплюнув в палисадник, тихонько матерится. Потом орет в ответ:
— Напу-ууу-гааал! — И хлопает рамой так, что стекло с треском вылетает.
— Отбой «Газы»! Сволочизм. Х-ррр, тьфу!
Профессионал
«Глубины подсознания. Черная дыра интуиции. Маракотова бездна человеческой памяти. Джонни Мнемоник…»
Не то, не то. Все не то… Откуда-то всплывает: «Профессионализм…» Теплее. Уже где-то совсем близко.
«Мастерство не пропьешь». Вот! Вот оно! Наконец-то! Горячо.
Конец июля. Народ кто «в поле», кто в отпусках — мертвый сезон. Конец рабочей недели. Конец рабочего дня. Стрелки часов отнимают уже не наше, а наших сиротливых семей время. Округ требовательно-угрожающе, но пока еще (!) относительно спокойно ждет информации. В отделе — тугая тишина. Только лениво гудят-погуживают, рассекая духоту накаленного за день помещения, неизбежные конторские мухи да чуть слышно шуршит перо китайской авторучки в кабинете аналитика. Это Паша Камолов, шестидесятикилограммовый лейтенант, по-школярски высунув язык от чрезмерного усердия, смахивая капли пота с высокого, «ленинского» лба, струячит «донесение в Центр».
Вдруг легкое дуновение качнуло полусонную незыблемость, хлопнула дверь, и в коридоре дробно-стремительно прогрохотало:
— Где этот… Лахов?!! Где вообще все?! (с подвыванием и полуистерическими нотками)…мать… Срочно-о!.. Даю две минуты! Найти!.. (далее неразборчиво) Вашу… так… в бога… душу… святых угодников… А-а-а-а!…ять! (ять-ять-ять!..) Сколько можно? Вечно с вами… Инфаркт!.. Инсульт!.. Геморрой… (и уже отчетливо…) Давай, Павел Сергееич, давай, родной, не сиди на заднице! Две минуты… Информация по БАПу… Горим…
Барабанный перестук удаляющихся в обратном направлении шагов. Бац! Клац… Хлоп!.. И тишина… И проникновенная озадаченность.
Что это было? «Это» было нашим шефом. Шеф, он же начальник отдела, Иван Алексеевич, «добрейшей» и отчаянной души человек, имел две характерные особенности — одну четкую, а другую — не очень. В смысле, не очень было с первого взгляда заметно, что в общении с подчиненными у него частенько присутствовало рассогласование местоимений «ты» и «вы». Обращаясь по имени-отчеству, он мог сказать:
— Паша, а идите-ка вы на… (Далее следовало четкое целеуказание или…)
Или:
— Па-л Серге-ич, а не пошел бы ты на… (и далее — расплывчатые ориентиры…).
Чувствуете разницу?
Зато очень четко было заметно его огромное, как у бригадира житомирского колхоза-миллионера, пузо. Самого его вряд ли можно было назвать толстым или жирным, но пузо… Пузо было в полном смысле слова дутой легендой. Ну или надутой. Про такое говорят — «зеркальная болезнь». Это когда собственную пипку, извиняюсь, можно увидеть только в зеркале. А в профиль по абрису, без фуражки и в темноте шефа вообще можно было запросто принять за беременную на последнем месяце доярку. И в нашем рассказе этому замечательному предмету, этой нависающей средней мышце, еще будет уделено внимание.
БАП же — это Большой Афганский Памир, большая «обратно-лунная» территория, «марсианская» выпуклость (или впуклость?). Для простых смертных (да в общем-то и для большинства непростых) славян — абсолютная «терра инкогнита». Кио ку мицу[8]…
А Лахов — это майор Лахов, он же — Лахов Вячеслав Иванович, он же — в миру и попросту — Слава Циркуль. Циркуль — потому что длинный и нескладный. Майор — потому что вечный. А Слава — потому что просто хороший человек. У Славы неоценимый (или недооцененный?) плюс — лучше Славы у нас никто БАП не знает. И это взаимно — БАП тоже знает Славу. Знает и любит. И началось это так давно, что и не припомнить.
И от этой длинной, как хребты Гиндукуша и Памира, любви образовался у Славы большой и однозначный минус — безудержная тяга к «огненной воде». Как порок редкой любвеобильности сердца, как инфарктный на нем рубец. А может, как способ снижения порога чувствительности при частых и быстрых перемещениях бренного тела со значительным изменением высоты над уровнем моря. Кто знает, кто знает?
Так или иначе, Слава всегда приезжал с БАПа безо всяких чувств и в «транспортном положении», то есть лежа в «кунге». С помощью нехитрых народных средств — нашатыря и растирания ушей его приводили в рабочее состояние, но ненадолго. Хватало только на то, чтобы быстро отписаться по результатам поездки, скинуть справку в отдел и египетской мумией дойти-дошкандыбать до дома. Где его всегда ждала верная супруга Надежда. И мягкая «подруга» — удобная кроватка. После этого в течение как минимум восьми часов кантовать его было бесполезно.
Сергей Иванов – украинский журналист и блогер. Родился в 1976 году в городе Зимогорье Луганской области. Закончил юридический факультет. С 1998-го по 2008 г. работал в прокуратуре. Как пишет сам Сергей, больше всего в жизни он ненавидит государство и идиотов, хотя зарабатывает на жизнь, ежедневно взаимодействуя и с тем, и с другим. Широкую известность получил в период Майдана и во время так называемой «русской весны», в присущем ему стиле описывая в своем блоге события, приведшие к оккупации Донбасса. Летом 2014-го переехал в Киев, где проживает до сих пор. Тексты, которые вошли в этот сборник, были написаны в период с 2011-го по 2014 г.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Служба в армии — священный долг и почетная обязанность или утомительная повинность и бесцельно прожитые годы? Свой собственный — однозначно заинтересованный, порой философски глубокий, а иногда исполненный тонкой иронии и искрометного юмора — ответ на этот вопрос предлагает автор сборника «Особенности национальной гарнизонной службы», знающий армейскую жизнь не понаслышке, а, что называется, изнутри. Создавая внешне разрозненные во времени и пространстве рассказы о собственной службе в качестве рядового, сержанта и офицера, В.
«Кто не был, тот будет, кто был, не забудет 730 дней в сапогах…»Автор был, не забыл и написал о своей службе в ВСО, попросту говоря, стройбате. Написал с чувством и толком, с юмором и грустью. Кто был — поймет, кто не был — проникнется.