Поговорим о странностях любви - [68]
Далее. Когдатошняя любовь, которую Вы старательно восстанавливали по остаткам ее скелета, по головешкам страсти, перестала быть Вашей собственностью. Она — наша, моя и Ванды. Вспомните: и неживое может стать живым, если в него кто-то поверит, если оно, это неживое, придуманное, заставляет радоваться или страдать.
Третье. Кто как не Вы, автор, декларировали нашу — мою, Ванды, Леры — свободу поступков? Не то чтобы я полностью поверил в эту игру, нет. От нее за версту несет литературным кокетством. И все-таки игра предполагает какие-то правила.
Но едва Вы почувствовали, что мы, Ваши герои, пытаемся по-своему распорядиться обозначенной для нас свободой, то стали отнимать ее. Сперва исподволь, уговаривая одних отказаться от своих сумасбродств, другим же, наоборот, советуя действовать более решительно. В общем, соответствовать Вашим первоначальным замыслам. Наконец, поняв бесплодность увещеваний, Вы начисто лишили нас возможности выбора.
Зачем анализировать то, чему бесполезно сопротивляться? Что бы я ни вздумал написать Ванде, Вы преспокойно будете водить моей рукой. Руководить. (Простите за каламбур, но я вынужден изъясняться в рамках запрограммированного Вами лексикона.)
Я понимаю, наш с Вами конфликт смахивает на отношения между микробом и ученым, наблюдающим за ним в микроскоп. По одну сторону стекла — невозможность скрыться от всевидящего ока, по другую — спокойные эксперименты. Например, Вы вдруг решили изъять письма Ванды. Теперь о ней можно судить только по моим письмам, по отраженному свету, а там, наверно, такая женщина-вамп! Но вы-то, Вы же знаете, до чего она…
Вы не слушаете? Ах, да: микроб поучает Вас! Конечно, Вы же наш повелитель и этот, как его, демиург второго разряда. А мы всего лишь Ваше эхо, актеры Вашего бумажного театрика! Но разве актер — раб своей роли? Достаточно ему, то есть мне, выпалить в первом акте реплику из третьего — интрига расстроилась, пьесы как не бывало!
Итак, я постараюсь разрушить Ваш план. Например, сейчас я чувствую, что Вы ведете дело к смерти полковника Коти. Сколько уже раз он болел по Вашей милости! Зачем? Впрыскивание драматизма для оживления сюжета? Вам случайно попалась на глаза деталь, подходящая для грустной развязки? Скажем, надгробная табличка с перевранной надписью: «Э. П. Шершугин. Спи спокойно, дорогой Миша!» Так-так, прикинули Вы, отсюда можно вернуться к шуточному завещанию полковника Коти, и то, что тогда было ерничеством, сейчас вдруг обретает трагическую глубину… так-так… и пошло-поехало.
Не пойдет! Разумеется, хозяин — Вы, и я, послушный Вашей воле, в очередном письме вынужден буду описать смерть полковника, его похороны. Как прикажете, барин. Но неужто авторское самолюбие не передернется от того, что Ваш следующий ход уже известен заранее? И как насчет прежнего намерения не спрямлять сюжет с помощью катастроф, внезапных смертей и т. д.?
Довольно. Как писали в старину, оставляю Вас наедине с Вашей совестью. Иллюзий не строю: власть — Ваша. Как сказала бы Лера: «Против лома нет приема». Единственное, что в моей воле: не замечать Вас. Проку от этого никакого, знаю. Но чего стоит сила, которой подчиняются, игнорируя ее.
Похоже, я так же несправедлив к Вам, как и Вы ко мне. И впрямь: меня вытащили из мрака небытия, дали судьбу, любимую женщину, а я еще привередничаю! Но быть не тем, чем хочешь, или не быть совсем — велика ли разница? Не в этом ли смысле следует понимать название «Или — или»? Кстати, старинное японское изречение, вынесенное в эпиграф, Вы, по-моему, выдумали сами. И не лень же Вам играть…
Полюбите кого-нибудь! Все равно кого! Поймите, бессмысленно превращать жизнь в памятник той, давешней любви. Как ни прекрасна она была, «была» — это конец.
Нет? Хотите отобрать у меня мою любовь, слабую, ненадежную, но живую? Неужели Вам так важна мифическая победа надо мной, над ней? «Хоть башня нами занята не та, ура так просится к устам…» Ну что же. Если Вы все-таки решитесь на это… Если вздумаете погубить полковника Котю, то Вы оглохнете. Да-да, Вы, всесильный автор! Можете презрительно пожимать плечами, но не забудьте: глухота наступит непременно. Ее будут приписывать самовнушению, биополю или еще чему-нибудь — какая разница? Это для нас, врачей, важно, чтобы больной умер от той же болезни, от которой его лечили, а вам, больным… Ладно. Надоело. Делайте что хотите. Я пошел спать.
Он спит.
Хватит. Пора ему просыпаться.
Будильник затрясся — звонка не было слышно. Автор встряхнул будильник — ни звука! Неужели Красовский и вправду!..
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.