Поговорим о странностях любви - [68]

Далее. Когдатошняя любовь, которую Вы старательно восстанавливали по остаткам ее скелета, по головешкам страсти, перестала быть Вашей собственностью. Она — наша, моя и Ванды. Вспомните: и неживое может стать живым, если в него кто-то поверит, если оно, это неживое, придуманное, заставляет радоваться или страдать.

Третье. Кто как не Вы, автор, декларировали нашу — мою, Ванды, Леры — свободу поступков? Не то чтобы я полностью поверил в эту игру, нет. От нее за версту несет литературным кокетством. И все-таки игра предполагает какие-то правила.

Но едва Вы почувствовали, что мы, Ваши герои, пытаемся по-своему распорядиться обозначенной для нас свободой, то стали отнимать ее. Сперва исподволь, уговаривая одних отказаться от своих сумасбродств, другим же, наоборот, советуя действовать более решительно. В общем, соответствовать Вашим первоначальным замыслам. Наконец, поняв бесплодность увещеваний, Вы начисто лишили нас возможности выбора.

Зачем анализировать то, чему бесполезно сопротивляться? Что бы я ни вздумал написать Ванде, Вы преспокойно будете водить моей рукой. Руководить. (Простите за каламбур, но я вынужден изъясняться в рамках запрограммированного Вами лексикона.)

Я понимаю, наш с Вами конфликт смахивает на отношения между микробом и ученым, наблюдающим за ним в микроскоп. По одну сторону стекла — невозможность скрыться от всевидящего ока, по другую — спокойные эксперименты. Например, Вы вдруг решили изъять письма Ванды. Теперь о ней можно судить только по моим письмам, по отраженному свету, а там, наверно, такая женщина-вамп! Но вы-то, Вы же знаете, до чего она…

Вы не слушаете? Ах, да: микроб поучает Вас! Конечно, Вы же наш повелитель и этот, как его, демиург второго разряда. А мы всего лишь Ваше эхо, актеры Вашего бумажного театрика! Но разве актер — раб своей роли? Достаточно ему, то есть мне, выпалить в первом акте реплику из третьего — интрига расстроилась, пьесы как не бывало!

Итак, я постараюсь разрушить Ваш план. Например, сейчас я чувствую, что Вы ведете дело к смерти полковника Коти. Сколько уже раз он болел по Вашей милости! Зачем? Впрыскивание драматизма для оживления сюжета? Вам случайно попалась на глаза деталь, подходящая для грустной развязки? Скажем, надгробная табличка с перевранной надписью: «Э. П. Шершугин. Спи спокойно, дорогой Миша!» Так-так, прикинули Вы, отсюда можно вернуться к шуточному завещанию полковника Коти, и то, что тогда было ерничеством, сейчас вдруг обретает трагическую глубину… так-так… и пошло-поехало.

Не пойдет! Разумеется, хозяин — Вы, и я, послушный Вашей воле, в очередном письме вынужден буду описать смерть полковника, его похороны. Как прикажете, барин. Но неужто авторское самолюбие не передернется от того, что Ваш следующий ход уже известен заранее? И как насчет прежнего намерения не спрямлять сюжет с помощью катастроф, внезапных смертей и т. д.?

Довольно. Как писали в старину, оставляю Вас наедине с Вашей совестью. Иллюзий не строю: власть — Ваша. Как сказала бы Лера: «Против лома нет приема». Единственное, что в моей воле: не замечать Вас. Проку от этого никакого, знаю. Но чего стоит сила, которой подчиняются, игнорируя ее.

Похоже, я так же несправедлив к Вам, как и Вы ко мне. И впрямь: меня вытащили из мрака небытия, дали судьбу, любимую женщину, а я еще привередничаю! Но быть не тем, чем хочешь, или не быть совсем — велика ли разница? Не в этом ли смысле следует понимать название «Или — или»? Кстати, старинное японское изречение, вынесенное в эпиграф, Вы, по-моему, выдумали сами. И не лень же Вам играть…

Полюбите кого-нибудь! Все равно кого! Поймите, бессмысленно превращать жизнь в памятник той, давешней любви. Как ни прекрасна она была, «была» — это конец.

Нет? Хотите отобрать у меня мою любовь, слабую, ненадежную, но живую? Неужели Вам так важна мифическая победа надо мной, над ней? «Хоть башня нами занята не та, ура так просится к устам…» Ну что же. Если Вы все-таки решитесь на это… Если вздумаете погубить полковника Котю, то Вы оглохнете. Да-да, Вы, всесильный автор! Можете презрительно пожимать плечами, но не забудьте: глухота наступит непременно. Ее будут приписывать самовнушению, биополю или еще чему-нибудь — какая разница? Это для нас, врачей, важно, чтобы больной умер от той же болезни, от которой его лечили, а вам, больным… Ладно. Надоело. Делайте что хотите. Я пошел спать.

* * *

Он спит.

* * *

Я в детстве видел дерево во сне,

На ветках вместо листьев были письма,

Должно быть, адресованные мне.

Но я был мал. Едва лишь дотянулся

До нижнего письма, верней, открытки,

Где поздравляла бабушка меня

С девятым днем рождения, а впрочем,

Я не вникал в детали, и картинка

Меня не привлекла. Тем интересней

Мне показались письма наверху.

Но я был мал. И чтоб до них добраться,

Избрал не самый легкий путь: проснулся,

Позавтракал, оделся и спустился

Во двор, где у мальчишек научился

Взбираться по деревьям…

А зачем?

Ведь больше мне не снился этот сон.

* * *

Хватит. Пора ему просыпаться.

Будильник затрясся — звонка не было слышно. Автор встряхнул будильник — ни звука! Неужели Красовский и вправду!..