Поговорим о странностях любви - [47]

* * *

Вандочка, здравствуй!

Пока у меня не было тебя, я не боялся войны. Вернее, не думал о ней. Нет ее — хорошо, начнется — куда денешься? Но вчера посмотрел по телевизору про очередные испытания: мороз по коже!

Понимаю женщин, которые, если страсти очень уж накаляются, говорят: «Ничего, лишь бы не было войны!»

Мы заложники друг у друга и у всего мира.

Но я знаю массу людей, которые вспоминают войну чуть ли не с ностальгическим вздохом. Мой отец (он тогда был военным врачом) рассказывал, что на фронте ему ни разу не попался человек с язвой желудка или инфарктом.

Когда отец демобилизовался и начал оперировать в обычной больнице, он совершенно не помнил, как выглядит даже банальный аппендицит. Видно, на фоне смертельных опасностей и стрессов организму было не до таких мелочей. Опасность прошла, и они вылезли из своих нор. Но нельзя же всегда воевать ради здоровья!

Сегодня воскресенье, наверно, вы с Серым опять сидите под ореховым деревом возле дома или гуляете по берегу вашего незамерзающего озера и кидаете камешки в воду. Ты так здорово это описала, что я теперь иначе, как в этом виде, не могу тебя представить. Вру, конечно: представляю тебя в (зачеркнуто). Тронусь на этой почве, увидишь! Ладно. Ты уже дала понять, как тебе неприятна эта тема.

Мне нравится, как ты воспитываешь Серого: без особых нежностей. В детстве мне все запрещалось, чтобы не повредить моему хилому здоровью. Поздний ребенок, да еще с таким дефектом — родителей можно понять. Это я сейчас так рассуждаю, а тогда меня бесило, как они трясутся надо мной. Помню, лет четырех от роду я шлепнулся с дивана и заревел. Через пять минут уже забыл об этом. Вечером зашел в комнату, а бабушка скатывается с моего диванчика раз, другой, третий… Проверяла, очень ли мне было больно. И ночью то и дело заходила послушать, дышу ли я.

Ты так, наверно, подходишь к Серому. А я бы подходил к тебе. Не закрывай сегодня форточку, ага?

Целую.

Твой Саша

* * *

Т е л е г р а м м а

Поздравляю именинником мысленно деру за уши обоих желаю исполнения половины желаний чтобы еще осталось на следующие именины скучаю желаю обнимаю — неизвестный доброжелатель Красовский.

* * *

(На картонной коробке детской Железной дороги.)

Сережа! Рельсы можно уложить так, чтобы они протянулись прямо от Усть-Рыбинска и сюда. Попробуй. Получится — приезжай. На всякий случай я выйду вас встречать. Ты меня легко узнаешь: у меня в руке будет красный флажок, а под мышкой — вокзал. Когда вокруг нет пассажиров и поездов, я тоже не прочь поиграть с этим конструктором. Особенно мне нравится, когда два поезда идут рядом и машинисты могут на ходу покалякать о том о сем.

Дядя Саша

* * *

(Черновик письма.)

Ванда, ты сошла с ума!

Чего ты от меня хочешь? Чтобы я не писал? Сгинул? Неужто тебя могла обидеть моя поздравительная телеграмма? Как я посмел обратиться к твоему ребенку! «Угомонись», «думай не только о себе», «ты становишься невыносимым». Отчитываешь меня, как чужого, враждебного человека. К черту! Тебе нужно поставить меня на место — зачем? Чтобы лишний раз показать, как мало я значу для тебя? Ведьма ты, вот и все. И дура.

* * *

Ты хочешь, чтобы я вовсе не писал? Или посылал тебе краткую сводку новостей, как и подобает далекому другу? Хватит с меня этих игр, Ванда! Всякий раз, когда я позволю себе выйти за рамки традиционного трепа, хотя бы чуть-чуть сказать о (зачеркнуто), ты бьешь меня, да еще по самому больному? Не хочешь понять, что я (зачеркнуто), мы с тобой (зачеркнуто), каждая женщина (зачеркнуто), а я все бьюсь и бьюсь, а ты невозмутимо, будто пепел стряхиваешь, осаживаешь меня: «Угомонись, пожалуйста!» Сколько случайностей понадобилось, чтобы мы встретились! Твоя неожиданная командировка, отложенный до утра рейс, холодное течение, которое пришло как раз в ту ночь, когда ты решила напоследок окунуться в море, дежурство, которым я случайно поменялся с Надюшкой, — и ведь не хотел, а она меня уговаривала! — наконец, операция. Все это теперь ни к чему? Я тебе уже надоел? Или ты хочешь обратить все в чинный почтовый роман, от сих и до сих?

Пока.

С.

* * *

Здравствуй-здравствуй! Наконец-то нормальное письмо.

Судя по твоему описанию, у Серого ничего страшного нет. Глупо ставить заочный диагноз, но я думаю, что твой участковый врач заканчивал институт, когда шла очередная кампания против миндалин. На моей памяти их уже несколько раз объявляли то губителями детей, то, наоборот, «естественными преградами на пути микробов». Как и все подобные кампании, эта основана больше на конъюнктуре, чем на точном знании. Нужно иметь мужество не суетиться, верно? Не уподобляйся Форду. Одно время его фирма не брала на работу тех, у кого не были удалены миндалины. Мол, от этого ангины, ревмокардиты, пропуски работы, лишние выплаты больничных пособий. Не такая уж беспросветная дура эта Природа, чтобы одергивать ее на каждом шагу! Что касается детских врачей, то они бывают одолеваемы страстью избавить ребенка сразу от всех болезней, которые и так прошли бы. Дать бы организму дозреть, а там он уже сам разберется, что к чему.

Черт! Только сейчас сообразил, какой козырь я дал тебе этой историей. Это же иллюстрация к твоему излюбленному тезису: «Не надо торопить!» Ты пускаешь его в ход, едва лишь я полезу к тебе с робкими попытками выяснить отношения. Может, ты и права.