Поговорим о странностях любви - [49]

Прощай. Целую тебя крепко.

Саша

(Письмо не отправлено.)

* * *

Ванда, родная!

Извини, но я не смогу выбраться в Москву. Дело в том, что девочка, которую я оперировал, умерла.

Год назад я удалял ей аденоиды, причем без наркоза. Малыши часто страдают больше от него, чем от самой операции. А тут — полчаса поплакала и заснула. На следующий день она уже бегала по отделению и загадывала всем загадки. Сегодня вдруг вспомнил одну: «На дереве висит висюкан, под деревом сидит хрюхрюкан. Висюкан упадет — хрюхрюкан подберет». Оказывается, это желудь и свинья. Я не смог отгадать, девочка так радовалась!

Сейчас, когда Лидочку привезли, она уже начала синеть. Бегала во дворе, раскусила орех, поперхнулась, закашлялась. Пока взрослые хватились, пока приехала «скорая», повезли в детскую больницу, там был неисправен бронхоскоп, оттуда к нам — уже полутруп. А тут еще я, как назло (зачеркнуто), в общем, меня не сразу нашли.

Я не узнал ее мать: тогда приезжала нарядная, ухоженная, сейчас пальто прямо на сорочку, один глаз размазан. Почему-то он мне запомнился больше всего. Остальное было как в тумане. Кинулись за анестезиологом — нет: его вызвали в хирургию на большую операцию, а второй нам не положен по штату. Пришлось делать под местным обезболиванием, а шансов и без того было кот наплакал. Всю ночь отсасывал из бронхов слизь, густую, с кровью, но она все шла и шла. Девочка так задыхалась, что невольно втягивал воздух вместо нее. Наконец, под утро раздышал ее. Выскочил в предбанник сменить маску, насквозь пропотела, вбежала ее мать, начала целовать руки, я назад, еще с полчаса все шло хорошо, потом она опять захрипела, вытянулась дугой. Часа полтора я ее держал. Однажды девочка порозовела, видно, удалось протолкнуть воздух в легкие, но (зачеркнуто). Утром она умерла. Ей было четыре с половиной года.

Первый раз в жизни не мог выйти из операционной. У дверей сидела ее мать. Раскачивалась и повторяла: «Господи, орех! Господи, орех!» Я пытался ей что-то объяснить, но полковник Котя влил в меня термос кофе и погнал в операционную. Старуха с ползучей опухолью гортани. Раньше я только ассистировал Коте в таких случаях, а самостоятельно делал впервые. Кончилось, кажется, благополучно. Потом поехал к Паше, сидели допоздна, ничего меня не брало. Все время видел перед собой глаз ее матери с размазанной тушью.

Я уже терял больных — и прямо на столе, и после операции. Но там были свои обстоятельства: запущенная болезнь, возраст. У каждого врача, а тем более у хирурга, есть собственное кладбище. Даже у такого аса, как полковник Котя. У него однажды погиб человек, который во время войны спас их семью от голода. С тех пор Котя никого из близких не оперирует. Он утешал меня, что все это издержки профессии. По каждому отделению примерно определен средний процент летальности — как усушка и утруска на складе. Я и сам говорю практикантам: «Или лечить, или сострадать». Но какое там «или — или»! Ты бы видела, как она хватала воздух, как хотела жить! Нет, лучше бы ты не видела. Я-то думал, что уже настолько свыкся с людскими страданиями, что ничего (зачеркнуто). Если бы только я сразу был на месте, когда ее привезли, а не (зачеркнуто).

Поехал на похороны. На колдобинах автобус встряхивало, из венков выпадали лепестки. До кладбища девять колдобин. На мать невозможно было смотреть. Первый ребенок у нее родился мертвым, потом было два выкидыша. Лидочка появилась без дыхания, ее едва выходили, целый год кормили из пипетки. А матери больше нельзя рожать: почки.

Кладбищенские рабочие уже хотели заколачивать гроб, но мать их оттолкнула, закричала: «Не дам! Лидочка живая, у нее теплые ручки!» Не понимала, что нагрела их своими руками. Она не плакала, только пальцы все время разглаживали ткань, которой был обшит гроб. Сзади уже напирали следующие похороны. Экскаватор рыл стандартные могилы для тех, кто умрет послезавтра. Настоящий конвейер: на одном конце мы, медики, на другом — здоровенные мордастые могильщики. Лопаты у них лоснящиеся, как и они сами, держак полированный, лезвие блестящее, сердечком. Покопают, почистят лопаты специальными скребками. Один приспособил для этого детский совочек. Потом все быстро разошлись, остался только полусумасшедший нищий. Я отдал ему все деньги, которые были при мне. Ну, и (зачеркнуто).

Пока.

С.

* * *

Моя маленькая!

Клял то себя, то все и вся вокруг. Может, будь у нас в ту ночь второй анестезиолог, девочка осталась бы жива! Если мы не властны над своей судьбой в широком смысле слова, то хотя бы в узком — в просвете гортани, в том, чтобы помочь кому-то еще немного подышать, пожить!.. Удастся, утешишься этим, потом снова шибанет… и опять закрутишься, забудешь, бегаешь, пока опять не ударит. Приходит час, и каждый вдруг ощущает на своей шкуре: до чего же она тонкая! Привозят человека с банальным аппендицитом, а двое суток спустя умер: заражение крови. Вспоминают: санитары затащили его в операционную прямо со двора на каталке с грязными колесами, много ли нужно для инфекции? У другого схватило сердце — «скорая» приехала через три часа. Не могли передать вызов, потому что не работала рация. Починить — нет техника, вернее, есть, но приличный специалист на эту мизерную ставку не пойдет, а от халтурщиков и пропойц…