Поговорим о дыхании. Дар, который мы не ценим - [79]

Так, значит, мой храп чисто косметический. Для кого-то это стресс, для меня — слава богу, не касается здоровья. «Пока вы поддерживаете свой вес, пока не злоупотребляете алкоголем, пока ваши ткани не потеряли упругость и если нет генетических заболеваний, беспокоиться не о чем», — успокаивает меня Бенц. Ну ладно, значит, торт «Малакофф» или коктейль «Эгг-ног» на вечеринке пенсионеров — не для меня. А как насчет игры на диджериду[62]? В одном швейцарском исследовании 2005 года храпящие подопытные практиковались в циркулярном дыхании, например игре на саксофоне или трубе: одновременно вдыхать и выдыхать в инструмент. Техника дыхания укрепляет мышцы глотки, и человек может ночью легче дышать. Доктор Бенц отмахивается: всего лишь двадцать пять участников — не репрезентативно для серьезных результатов. Впрочем, я не смогла бы и соседей убедить в целительном эффекте бега трусцой. А как насчет нижнечелюстных протрузионных шин? Я о них читала. «Ну, это может работать. Однако не покрывается страховкой. Тысяча евро — не дороговато ли? Кроме того, поначалу они вызывают повышенное слюнотечение и нарушают положение челюсти, что ведет к повреждению и расшатыванию зубов. Будет необходим регулярный осмотр стоматолога», — качает головой Бенц. А подрезание мягкого нёба или хирургия носа? И снова Бенц качает головой: «Оперативное вмешательство, даже малоинвазивное, всегда несет риск.

Мои коллеги-отоларингологи давно отказались от такой процедуры, если только дыхание не нарушает нормальный ежедневный ритм, например у спортсменов». Но по-настоящему проблему храпа это не решает: шестьдесят процентов прооперированных через шесть месяцев снова возвращаются к изначальному состоянию. Но должны ведь быть какие-то способы? Спреи, зажимы, подушки — интернет кишит такими чудодейственными средствами. Бенц отметает всё. Мне предписано раз в два-три года проходить полисомнографию, чтобы проверять, нет ли у меня врожденного стридора, то есть свистящего дыхания. Тогда уж мне не обойтись без СИПАП-маски. СИПАП-терапия — обычное дело при апноэ во сне. Что ж, надо примерить маски.

МАСКУ, ПОЖАЛУЙСТА!

В отдельной палате сомнолог Беатрикс Маас подгоняет под меня СИПАП-аппарат. Аппарат стыкуется с потоком воздуха пациента и создает повышенное давление в носу и легких, которое облегчает вдох, — а выдох, наоборот, требует усилия. Благодаря этому полость глотки остается открытой, и больше никаких остановок дыхания и хрипов. Аппарат в сером пластиковом корпусе — размером с игровую консоль и не тяжелее ее. Сзади резервуар с водой и нагревательный элемент, чтобы воздух был теплым и влажным. Маас подносит к моему носу пластичную силиконовую маску, с которой свисает трубка длиной с мое предплечье, надевает на голову шапочку из флисовых ремешков и застегивает под ушами на фиолетовые магнитные застежки. Для того чтобы вдохнуть, я должна носом втягивать воздух через узкое отверстие в дыхательном контуре. С усилием. Такая вот замедленная подача кислорода. Будто воздух доходит прямо до верхнего ребра. Пока Маас соединяет маску с трубкой, мне приходится держать аппарат в руках; потом он будет стоять на прикроватном столике. «Сначала немного облегчим выдох, чтобы вы привыкли», — предлагает она. С каждым вдохом в нос навевает теплый влажный ветерок, а вот выдохнуть труднее: аппарат обеспечивает 0,5 миллибара сопротивления, чтобы дыхательные пути остались свободными. Четыре… пять вдохов я еще выдержала. Потом стянула маску с лица. В ушах что-то щелкнуло. Давление подскочило выше горла. Сердце колотится как при атаке или отступлении. «Просто с непривычки, — успокаивает меня Маас. — Соберитесь». «Эта сомнологиня хочет тебя уничтожить!» — вопит организм, оправдывая мою выходку. Конечно, нет. Маас просто демонстрирует работу аппарата, причем по моей же просьбе. «Очень хорошо, фрау Браун, — хвалит она. — Такое давление подойдет?» Я было собралась ответить — и это стало ошибкой. Говорение перенаправляет воздух, чтобы голосовые складки могли вибрировать. Но аппарат не понимает этого и буквально «набивает» воздухом горло. Я захлопываю челюсти, дышу, преодолевая внутреннее сопротивление тому, чтобы провести хоть ночь в этой маске. «Правда, будет похоже, словно вам надели на голову полиэтиленовый пакет», — предупреждал меня профессор Феликс Херт, главврач центра. Могут пройти месяцы, пока пациенты с апноэ освоятся работать с аппаратом в одной связке. Восемьдесят процентов пациентов гейдельбергской клиники тем не менее привыкают к СИПАП-терапии. Сколь же тяжелы их страдания?

Бернхард Ройс на ногах уже с четырех утра. Для него — обычное дело. «Я пташка ранняя», — улыбается каменщик. Ройс, полный, но мускулистый мужчина с добрыми глазами, производит впечатление человека, много работающего на открытом воздухе. Он сидит за столиком в отдельной палате сомнологического центра. Его ночь, под видеонаблюдением и с еще большим количеством датчиков, чем у меня, протекала спокойно. «Отлично выспался», — сообщает он. Так было не всегда. Два года назад его супруга настояла, чтобы он пошел к пульмонологу. «Она сказала, у меня во сне останавливается дыхание, — вспоминает он. — Я не хотел верить». Врач дал ему полисомнограф. На протяжении двух ночей тот записывал все данные о его сне, а также насыщении кислородом. Жена, возвращавшая аппарат, получила строгий наказ: Ройс должен явиться на прием немедленно. «Врач сказал, что у меня дыхание как у фридайвера, и если я не начну лечение прямо сейчас, то не доживу до пятидесяти пяти. — Тогда ему был пятьдесят один год. Ройс задумчиво покачивает головой: — Я-то думал, что в полном порядке. А оказалось, что дыхание останавливается пять раз в минуту. Самая длинная остановка аж семьдесят секунд».