Поговорим о дыхании. Дар, который мы не ценим - [44]

ПО СЛЕДАМ ГОРНОЙ БОЛЕЗНИ

В 1850 году, когда в Альпах начинается «золотой век альпинизма», некоторые медики предполагают, что кислородное голодание как-то связано с горной болезнью. Уже знакомый нам француз Поль Бер твердо верит — и не без оснований, — что организм приспосабливается к высоте, вырабатывая больше красных кровяных телец. Бер, который своими экспериментами с утками и петухами уже докопался до сути рефлекса ныряльщика, — самая подходящая фигура, чтобы теперь вывести респираторную медицину на невиданные доселе высоты. Его друг, врач Дени Журдане, только что вернулся на родину после военных действий Франции в Мексике. Оттуда он привез свод педантичных наблюдений за недугами горцев, в том числе и высотной болезнью. Журдане предполагает, что ее симптомы обусловлены недостаточным кислородным обеспечением и схожи с малокровием. Он достаточно богат, чтобы оснастить высокотехнологичную лабораторию для авторитетного ученого. На фото 1897 года представлена лаборатория Бера в Сорбонне. Профинансированное Журдане оборудование блестит стальными боками. Слева декомпрессионная камера — нечто вроде пивоваренного котла с дверью. Напротив — два цилиндра тех же размеров: они ждут, когда добровольцев поместят под давление. Для недобровольных подопытных предусмотрены меньшие емкости. Всю эту машинерию приводит в движение газовый двигатель с маховиком, достаточно большим, чтобы поднять на гору кабинки канатной дороги. Лаборатория Бера — колыбель высокогорной медицины. Он въезжает сюда в 1870 году с кошками и морскими свинками. Внезапно разразилась Франко-прусская война, которая, правда, быстро закончилась. Но Третьей республике, сменившей отрекшегося Наполеона III, не хватало стабильности. Бер входит во вновь сформированное правительство — что не мешает ему продолжать опыты. После почти семисот экспериментов на его совести десятки уток, петухов, воробьев, крыс, кроликов, морских свинок, кошек и собак. Но он и себя не щадил. В 1874 году Бер ставит эксперимент на себе: запирается с крысой и воробьем в декомпрессионной камере и постепенно снижает давление. Когда показатель достигает 248 мм ртутного столба, они будто находятся на вершине Эвереста. Полю Беру плохо: тахикардия, затрудненное дыхание, кишечные газы, отрыжка, расстройство зрения, тошнота и головные боли. Воробью не лучше: его беспрерывно рвет. Только крыса хоть и в стрессе, но без симптомов. Когда становится совсем невыносимо, Бер вдыхает кислород из пакета — недомогания как не бывало. Значит, судя по опыту, на Эверест можно взойти с дополнительным кислородом — по крайней мере «théoriquement»[34]. На 1178 страницах фундаментального труда «La pression barometrique: Recherches de physiologie experimentale»[35], опубликованного в 1878 году, Бер систематизирует итоги своей работы. Многие из его выводов и доселе составляют основу медицины глубоководных погружений и высокогорной медицины.

Столетие спустя, 8 мая 1978 года, двое мужчин, Райнхольд Месснер и Петер Хабелер, предприняли восхождение, из которого, согласно всем расчетам, они не могли выйти без ущерба для мозга. В альпийском стиле: без дополнительного кислорода и помощи шерпы[36]. Проход через «зону смерти» — так швейцарский врач Эдуард Висс-Дюнан обозначил высоту свыше семи тысяч метров. Общеизвестно, что долгое пребывание на этой высоте ведет к смерти из-за недостатка кислорода или, по меньшей мере, к необратимым повреждениям мозга. «Вы вернетесь слабоумными», — предостерегал он. Даже с запасом кислорода Джомолунгма, как называют вершину в Тибете, — это большой риск: вентиль баллона может замерзнуть, маска сломаться. «Если не брать кислород, можно немало сэкономить, — объяснял свое решение Петер Хабелер в одном из интервью. — Два кислородных баллона, регуляторы и прочий хлам весят десять кило на человека». Температура под минус тридцать, град, ветер, камнепады, — то еще удовольствие! В 1975 году Месснер и Хабелер уже поднимались в альпийском стиле на восьмитысячник Гашербрум I в Китае. Сейчас они уже три месяца с эверестской экспедицией в Гималаях, чтобы акклиматизироваться. Незадолго до этого Хабелер стал отцом, так что его мысли зачастую дома. Восьмого мая в три часа утра оба начинают облачаться. Ветер снаружи рвет палатку. «Это долгая, выбивающая дух работа, пока не оденешься на 8000 метров», — пишет Месснер в своей книге «Эверест: экспедиция на пик». Они оставили позади лагерь и остальную команду. Сменяли друг друга при прокладке следа, то есть по очереди шли впереди. Без тяжелой экипировки они продвигались достаточно быстро: поначалу по двести метров в час. Но была «единственная беда», как позже опишет Месснер: дышать больно. Воздух настолько холодный, что требует от дыхательных мышц слишком многого. Это значит, что на такой высоте достаточно слабого кашля, чтобы ребра треснули. На Ступени Хиллари — гребне, названном в честь сэра Эдмунда Хиллари, совместно с Тенцингом Норгеем первым покорившего Эверест, — Хабелер больше не чувствует правую руку. Кровоизлияние в мозг? Он не поддается панике. «Через каждые несколько шагов облокачивались на ледорубы, чтобы разгруженная грудная клетка дала заработать всем мышцам и волокнам, и хватали воздух широко открытым ртом. И всё равно казалось, что легкие вот-вот разорвутся. Еще выше хотелось просто лечь, чтобы дышать дальше», — вспоминает Месснер. Он снимает, как Хабелер борется с последними метрами до вершины. В тринадцать пятнадцать они достигли пика. Обнявшись, опускаются на ледник. «Я дышал, будто пробежал дистанцию своей жизни и теперь могу навсегда успокоиться» (из книги Месснера). И еще: он лежит в снегу как «всего лишь узкое задыхающееся легкое, парящее над туманами и вершинами». У Хабелера эйфории хватило на короткие минуты. «Во мне не было триумфа, скорее чувство опустошенности», — пишет отважный австриец в книге «Цель — это пик». Его пальцы сведены судорогой. Он задыхается. За несколько дней до этого Освальд Оельц, участвовавший в экспедиции как альпинист и врач, прямо в лагере делал шерпе операцию на открытом черепе: отек головного мозга. Через четверть часа с Хабелера довольно: «Я хотел вниз, только вниз». Он спускается один. Обратный путь он прокладывает в сумасшедшем темпе, местами скользя на заднем месте. Месснер, сидя в одиночестве на «Крыше мира», наговаривает на магнитофон. Голос как у сомнамбулы, слова отрывисты: «Сейчас, после стольких часов мучений, которые я вовсе не воспринимал таковыми, когда мне уже не нужно идти и подниматься и остались только частые вдох-выдох, моим телом овладел бесконечный покой… После всего мне хотелось навсегда остаться сидеть на вершине Эвереста».